— Буду, — решила Ксения. — Хотя твое повествование на подведение итогов не похоже. Скорее, автобиографию излагаешь.
Он вздохнул, налил себе, вежливо плеснул Ксении. Выпил и призадумался.
— Явился посланец… — напомнила она. — Посланца обычно кто-то посылает. Кто его послал?
— Вот этого я тебе не скажу, — объявил он. — Назовем его Некто, как у Леонида Андреева. Этот Некто какими-то неведомыми путями узнал о криминальном эпизоде моей жизни и сделал мне предложение, от которого я не мог отказаться.
— Пригрозил убить, если не примешь этого предложения, — попыталась догадаться Ксения.
— Наоборот. Пообещал мне жизнь, о которой я мечтал: лежать на диване с книжкой и бутылкой до последних своих дней. Под последними днями я имею в виду естественную кончину от старости.
— И какую же мерзость ты должен для этого совершить?
— Спланировать и провести пару-тройку операций, которые помогут этому Некто добиться своих далеко идущих целей. Твое похищение — последняя моя операция. Но уже сейчас, до окончательного расчета, я обеспечен так, что могу поставить свой диван на Сейшельских островах, в Новой Зеландии, на Огненной Земле, да хоть в Гренландии и ловить кайф от книжек и бутылок без хлопотливых дум о будущем. У меня в кармане четыре абсолютно чистых паспорта с визами. Через несколько дней я могу лететь куда угодно.
— А куда тебе угодно?
— Не знаю. И не знаю, как долго еще я могу лежать на диване.
— Пока не сопьешься, — предположила она.
На слове «сопьешься» он тотчас налил себе еще и выпил.
— У меня к тебе один вопрос, Ксения. Ты же миллионерша, если не миллиардерша. Но каждый день ты бежишь в институт в своих китайских тапочках, пишешь никому не нужную диссертацию, заполняешь чиновничьи бумажки, помогаешь старым маразматикам-педагогам учить студентов ненужным, по сути, вещам. Зачем?
— Зачем? Затем, чтобы быть с людьми. Радоваться вместе с ними, огорчаться вместе с ними, обижаться на них, обижаться за них, восхищаться ими, презирать их. Жить по-настоящему, Денис-Георгий.
Она собственноручно налила себе и выпила решительно, по-мужски.
— А мне что делать? — уже совсем пьяно спросил он.
— Лежать на диване, засранец!
Вот тут он и забезобразничал. Рванул полный стакан и объявил:
— Стих! — Рыгнул и гордо начал:
В твоем гербе — невинность лилий,
В моем — багряные цветы.
И близок бой, рога завыли,
Сверкнули золотом щиты.
Ты — дева-воин песен давних,
Тобой гордятся короли,
Твое копье не знает равных
В пределах моря и земли.
Я пал, и молнии победней
Сверкнул и в тело впился нож.
Тебе восторг — мой стон последний,
Моя порывистая дрожь.
И ты уходишь в славе ратной,
Толпа поет тебе хвалы.
Но ты воротишься обратно
Одна, в плаще вечерней мглы.
— Я уже говорила, обязательно будет пошляк Гумилев! — в восторге от своего предвидения вскричала тоже достаточно тепленькая Ксения.
Но он, как и предсказал любимый поэт, пал. И сообщил об этом уже лежа:
— «Я пал, и молнии победней сверкнул и в тело впился нож». — Но все-таки смог кое-как усесться на полу, погрозил ей неверным пальцем и сурово предупредил: — «Но ты воротишься обратно…»
Ксения сняла с кресла здоровенный исландский плед, расстелила его на полу и без особой надежды на ответ спросила павшего воина:
— На плащ вечерней мглы самостоятельно перебраться сможешь?
— А зачем? — полусонно поинтересовался он.
— Для порядка.
— Тогда могу. — Перебраться он, конечно, не мог. С грехом пополам перекатился и с удовольствием отметил: — Мягко.
Смежил веки надолго. Не сон это был — пьяное забытье. Дверь в арестантский предбанник, слава богу, оставалась открытой. Ксения легко — благо паркет — волоком, переместила бесчувственного любителя поэзии и уголовника в предбанник. Прикрыла свободным концом пледа. Стояла, смотрела на кокон с презрением и жалостью. Вдруг один (не прикрытый пледом) глаз распахнулся, и Денис-Георгий информировал глухо, но вполне внятно и разумно:
— Шанс подобрать шифр наугад — один из десяти миллионов. Так что зря не рыпайся. Иди к себе на диван, ты же спать хотела.
Сказал и отключился. Ксения вернулась в «камеру», брезгливо собрала остатки пиршества на поднос. Вынесла поднос в предбанник, подумала и задвинула за собой дверь. Легла на диван, судорожно зевнула. Но спать не тянуло. Глядела в потолок.
Глава 47
Захотелось ему сегодня идти именно этой дорогой: больно зелень над Яузой была зелена, очень уж весело суетились у моста франтоватые уточки, да и сама знаменитая московская речушка переливистым течением своим мимо искусственного острова указывала путь к недалекому, за стадионом и гаражами, дому. Шел себе и шел фирменно упакованный амбал, свернул у мостика налево, невольной рысью сбежал по крутому спуску и нашел что искал: расслабленного покоя предзакатной тихой Москвы — не Москвы.
Его скрутили у забора, за которым в отдалении на пыльной поляне крикливые пацаны гоняли футбольный мяч. Еще только руки заводили за спину, а уже невидимый умелец широкой лентой скотча залепил ему рот от уха до уха. Тут же по направлению к клиенту задом подкатил микроавтобус «фольксваген». Амбала подхватили на руки и без особой осторожности закинули в салон.
Лицом к амбалу и спиной к водителю сидел господин и с любопытством разглядывал насильственно появившегося гостя. Когда амбал увидел лицо господина, ему стало совсем нехорошо.
— Узнал? — спросил господин Сырцов. — Говорить ты пока не можешь, но, если узнал, кивни в знак согласия. — Кивать амбалу было трудно — лежал на животе, но расстарался, покивал, слегка стукаясь подбородком о металлический рейчатый пол. — Многое ты должен рассказать, Виталий, и о себе, и о руле своем, Андрее Альбертовиче Рябухине. В машине говорить неудобно, да и ты от страха заорать можешь. Есть у меня здесь неподалеку, у Путяевских прудов, укромное местечко, там и поговорим. А пока едем, думай, Виталий, чем ты можешь нам помочь, а главное, себе…
Детективная контора Кореня работала оперативно, профессионально и (если судить по представленным счетам) с широким размахом. Точно определив слабину в конспирации Рябухина, кореневские молодцы со всем тщанием отработали Тамбов. Ментовская солидарность и, естественно, хорошая подмазка некоторых руководителей из местных правоохранительных органов сделали свое дело. Вмиг вычислили тамбовских родственников Рябухина, как явных, так и скрытых. С помощью почтово-телеграфного ведомства определили, кому из этой родни адресована корреспонденция из Москвы, и с легкостью выяснили, что по шести адресам (жены Рябухина, тещи, сестры тещи, сводного брата, его сына и еще одной бойкой молодицы) постоянно поступают солидные денежные переводы. Не до такой степени солидные, чтобы вызвать подозрение у бдительных финансистов и налоговиков, но вполне, вполне. Каждый адресат получал раз в месяц перевод от отправителя из Москвы под фамилией Бережко, а по имени Виталий. Все переводы уходили с Центрального телеграфа. Отследить Бережко для Кореня и его команды было, что называется, арифметической задачей типа «2–1=?». Вопросик этот и подготовили Сырцову, и тот вознамерился поговорить с богатеньким Виталием Бережко сразу же после отправки в Тамбов очередной суммы. К радости своей, Сырцов узнал в Бережко того сявку на подхвате, который помогал Рябухину в не такие еще давние времена перевести рельсы в деле о трех убийствах в сфере шоу-бизнеса. Теперь этому Виталию от него не уйти еще и потому, что у Сырцова на подхвате были сегодня его ребята, его бывшие ученики, помогавшие ему тогда разбираться с Альбертычем, — Петя и Сережа. Сережка даже в том самом рыжем кожане, что и тогда.
