— Пожар способствовал ей много к украшению, — не выдержал Степан Евсеев.
— Твои неуместные шутки, Степан… — начал было бородач, но Евсеев перебил:
— Это не шутка, Лева. К сожалению, это горькая правда.
— Достаточно, — прервал стычку Корнаков. И уже бородачу персонально: — Достаточно, Лев Владимирович. Теперь слово Илье Ильичу.
Руководитель имидж-группы Илья Воскресенский вышел из-за стола. Опираясь обеими руками о спинку своего стула, недолго помолчал и, откашлявшись, тихо заговорил:
— Во многом Лева, безусловно, прав: наш рейтинг подскочил на несколько пунктов и популярность возросла неимоверно. По нашему заданию ряд организаций по изучению общественного мнения провели во многих регионах телефонный блицопрос населения. Свое положительное отношение к нам подтвердил немыслимый процент опрошенных — пятьдесят один! Но, по-моему, прыгать от восторга нам пока рано, следует здраво взглянуть на этот процент. Из пятидесяти одного только одиннадцать знакомы не с программой даже, а с ближайшими целями и намерениями нашей партии. Что же собой представляет сорок процентов? Около двадцати — это истинно российское явление: сердобольный наш народ всегда сердечно сочувствует чужому горю. Хуже всего с оставшимися двадцатью. Это вечно недовольные всем и вся, постоянно выступающие «против». Против государства, против правительства, против парламента, против олигархов, против иностранцев, против бомжей. Для них мы — лишь повод для яростного выброса ненависти ко всему.
Илья Воскресенский вернулся за стол. Все молчали, обдумывая серьезность сказанного. Первым заговорил Веремеев:
— К прошлому заседанию я не был готов доложить обо всех обстоятельствах того страшного события, которое произошло в Театре азарта и риска. Сегодня я могу доложить подробно и самокритично.
— Вы не будете докладывать, Вячеслав Григорьевич, — жестко прервал начальника службы безопасности Корнаков. — Вы в самое ближайшее время представите объяснительную записку о безобразной работе вашей службы. Пусть ее обсудит особая комиссия. У вас есть ко мне вопросы?
— Нет, — признался Веремеев, глядя в зеленое сукно.
— Иван, вы бы хотели высказаться? — обратился Корнаков к Гордееву.
— Всего несколько слов. Во-первых, необходимо срочно систематизировать и проанализировать то, что было сообщено Левой и особенно Ильей, которые должны предоставить аналитической группе все свои материалы. — Он уже обращался к двухметровому викингу. — Олег, придется вам приступать к работе немедленно.
— Уже приступили, Ваня, — снисходительно успокоил его викинг.
— Во-вторых, митинг, который состоится в воскресенье. Мы все вместе решили, что отменять его нельзя. Это будет признаком нашего бессилия и растерянности. Но Василий Федорович нас абсолютно справедливо предостерег от того, чтобы это, так сказать, мероприятие не превратилось в повторную панихиду. И концерт артистов, оказывающих нашей партии неоценимую поддержку, надо отменить. Пусть они будут на трибуне, демонстрируя сочувствие и солидарность с нами. Но петь не надо. Люди все поймут. А песни… Пусть грустные песни звучат в наших душах.
— Вы хочите песен? Их есть у меня, — опять встрял с цитатой Степан Евсеев.
— Извини, Степа, за высокопарность, — повинился Гордеев. — И напоследок. На митинге должны выступить Василий, Степан, Илья, кто-нибудь из артистов и я. Основная направленность выступлений — нас не сломить никому, в беде, в горе настоящие россияне объединяются, и мы, объединившись, станем только сильнее…
— Ваня, может, ты и текст наших речей сейчас напишешь? — злобно поинтересовался Степан.
— Извините меня все, — дрогнувшим голосом сказал Гордеев и вдруг закрыл лицо ладонями. Глухо признался: — Стараюсь держать себя в руках, пытаюсь хоть как-нибудь осмыслить происходящее и принять посильное участие в сегодняшних наших делах, а вместо этого несу какую-то руководящую ахинею.
Никак не отреагировал — не любил проявлений слабости — Василий Федорович Корнаков на гордеевскую исповедь. Деловито обратился к Евсееву, с которым, единственным в правлении, был на «ты»:
— Степан, вся организация митинга сейчас главное твое дело. Милицейское оцепление, «скорая помощь», розничная торговля напитками — все на тебе.
— А мне что делать? — не вытерпел Веремеев.
— То, что и положено делать начальнику службы безопасности и его людям: охранять руководство партии «Молодая Россия».
…В хитром домике на Путяевских прудах Андрей Альбертович Рябухин в ярком тренировочном костюме, сидел на широкой скамье, которая была для него и обеденным столом.
Он с аппетитом обгладывал куриные крылышки из «Ростик-са», запивая эту деликатную пищу хорошим пивом «Гёссер». Трое терпеливо ждали, когда он насытится. Он насытился, обтер пальцы и рот розовыми бумажными салфетками и выжидательно глянул на сидевшего на металлическом стуле Сырцова. Тот весьма сочувственно осведомился:
— Сыт, гаденыш?
— Спасибо, вполне, Георгий Петрович.
— Тогда, лыжник ты наш, переодевайся в свое цивильное. Петя только что твой костюмчик из экспресс-чистки принес, а Сережа твои корочки, как настоящий айсор, почистил. Где его барахло?
— Да в предбаннике, Георгий Петрович, — доложил Петя.
— Так тащи сюда!
Покряхтывая (видимо, кое-что внутри еще побаливало), Рябухин медленно переодевался, а Сырцов настырно уточнял:
— Еще раз спрашиваю: никто из тех не мог за эти сутки обеспокоиться твоим отсутствием?
— Ну сколько же раз повторять, Георгий Петрович, что связь с ними односторонняя, только с моей стороны. Следующая — сегодня в девятнадцать ноль-ноль. Где я ночую, знает только тот солидол, что сдал мне квартиру. А он за границей.
— Ой смотри у меня, Альбертыч, ой смотри!
— Как на духу, как перед Богом, Георгий Петрович!
— Ты Бога лучше не поминай, ты о геенне огненной подумай. Все запомнил? Готов?
— Готов, Георгий Петрович, ко всему готов.
— Ну что ж, иди. Но учти, что вести тебя на этот раз будут не Сережа с Петей. Мне по старой дружбе на время Махов своих ребят одолжил. А ты должен еще помнить, что такое маховские волкодавы. Ну вперед, змееныш!
Петя открыл первую дверь, открыл вторую дверь, и Рябухин вышел на волю. Он шел широкой тропой по направлению к Сокольникам. Трое в дверях смотрели ему вслед.
…С двадцать шестого этажа дома-фаллоса Смирнов из лоджии ларцевской квартиры наблюдал, как метался в поисках стоянки на узких подъездных дорожках объемистый «гранд чероки» Сырцова. Видимо, заметив смирновскую «девятку», нахально стоявшую на тротуаре, джип последовал ее примеру и приткнулся к ней вплотную.
— Себе подземных гаражей понастроили, а о бедных гостях и подумать не захотели, буржуи недорезанные! — ворчливо укорил Смирнов стоявшего с ним бок о бок Константина. Дед всегда брюзжал, будучи в хорошем настроении. — Он уже в подъезде, сейчас вознесется. Иди открывай.
