— Хватит, — вдруг резко сказала Лидия Сергеевна и поднялась. — В дом, все в дом. Стол нас ждет. И доставай свое хваленое испанское вино!
Глава 7
Он сидел в комнате без окон на единственном здесь вертящемся конторском кресле перед зеркальной стеной, где отражались и он, и кресло. Он сидел и ждал. Ждал и дождался голоса ниоткуда:
Голос. Ваша фамилия, имя-отчество?
Он. Корнаков Василий Федорович.
Голос. Возраст?
Он. Третьего августа исполнится тридцать четыре года.
Голос. Род занятий?
Он. Какого черта! Вы же все это знаете из моей автобиографии!
Голос. Род занятий?
Он. Военнослужащий.
Голос. Звание?
Он. С января — полковник.
Голос. Награды?
Он. Если вы меня видите, то видите и награды.
Голос. Награды?
Он. Звезда Героя России.
Голос. Вы женаты?
Он. Был. Разведен.
Голос. По чьей инициативе? Вашей? Жены?
Он. По обоюдному согласию.
Голос. Кто-то предложил, а кто-то согласился. Кто предложил?
Он. Разве это так важно?
Голос. Вы приняли наше условие не задавать вопросов. Кто предложил?
Он. Жена. Бывшая жена.
Голос. После развода вы живете активной половой жизнью или воздерживаетесь?
Он. Воздерживаюсь. Воздерживаюсь от ответа на подобные вопросы.
Голос. Вы сдержанный человек?
Он. Вы могли убедиться. Вполне прилично веду себя, отвечая на ваши вопросы.
Голос. Интересует ли вас личность того, кто задает вам эти вопросы?
Он. Нет.
Голос. Почему?
Он. Потому что мне хорошо известна ваша порода ученых козлов.
Голос. Слово «козел» настолько стерто от частого употребления, что, по сути, не выглядит оскорблением. Могли бы вы сейчас же найти слово-синоним, в полной мере выражающее ваше отношение ко мне?
Он. Пожалуйста. Интеллектуальный павлин.
Голос. Объяснения?
Он. Для вас более важен шикарный радужный хвост ваших вопросов, чем смысл моих ответов.
Голос. Вы убивали?
Он. Да.
Голос. На расстоянии или в рукопашных схватках?
Он. Так и эдак.
Голос. Вас мучает совесть?
Он. Меня мучают видения в полудреме и сны. Нечасто.
Голос. Вы считаете себя виноватым?
Он. Нет.
Голос. Виноваты те, кто посылал вас на эту войну?
Он. Виноваты все. И вы в том числе. А когда все виноваты, никто не виноват.
Голос. Вы хотели бы уехать из этой страны?
Он. Я не знаю страны под названием «Эта». Есть моя страна, моя Россия, в которой я собираюсь жить до конца своей жизни.
Голос. Ничего в ней не меняя?
Он. Если что и следует менять в России, то только себя. Каждый — себя. Изменимся мы: преодолеем свою лень, научимся систематически и добросовестно работать, перестанем ждать подачек, отрешимся от стадного рабства коллективизма, перестанем скалиться в ненависти и научимся улыбаться радости жизни — изменится и Россия.
Голос. Спасибо. Не могли бы вы сейчас, глядя на себя в зеркало, дать оценку нашему с вами разговору?
Он. Разговора не было — был допрос.
Голос. Не могли бы вы подвести итоги анкетирования?
Он. Так-то лучше. Но я не привык стесняться в выражениях…
Голос. Пожалуйста, пожалуйста.
Василий Федорович Корнаков подмигнул своему зеркальному отражению, хлопнул ладонями по подлокотникам и, глядя себе в глаза, заговорил:
— По-моему, Вася, мы с тобой прошли проверку на вшивость. Ученый козел, он же интеллектуальный павлин, задавал разнообразные вопросы, и мы с тобой поначалу старались добросовестно отвечать на них. Но в процессе допроса, в дальнейшем именуемого анкетированием, выяснилось, что нашего дознавателя интересуют не столько наши ответы, сколько наша эмоциональная реакция на его вопросы. И тут уж мы с тобой постарались, выдали ему соответствующую реакцию. Удовлетворен нашей реакцией, козел?
Голос. Вполне.
Глава 8
Игорь Тимофеевич был Игорем Тимофеевичем только для родных и близких, которые не могли никак привыкнуть к новому его имени. Уже давно княжеского Игоря сменил твердо стоящий на защите интересов простых людей Егор. Да и лучше звучало — Егор Тимофеевич. Напоминало Ермака Тимофеевича.
Экстренная конференция движения «Патриот» шла в скромном зале, человек на четыреста, подмосковного Дома культуры. Да больше зала и не требовалось: делегатов, спешно прибывших с мест, было не более двухсот.
Публика была всякая — с бору по сосенке. Много военных отставников, с полсотни моложавых, сильных и уверенных в себе баб, человек пятнадцать интеллигентов среднего возраста, примерно столько же новых предпринимателей, маклеров, брокеров, торговцев и дюжины три молодых интеллектуалов.
В президиуме пятеро, среди которых не было ни председателя исполнительного совета Егора (Игоря) Тимофеевича Маркова, ни его заместителей: Алексея Юрьевича Насонова и Ивана Всеволодовича Гордеева. Все эти трое — разбросом — сидели в пустом первом ряду.
Председательствующий — благообразный седой интеллигент, дирижируя очками, говорил, прерываясь иногда на эканье и мэканье:
— Пять дней тому назад на экстренном заседании исполнительного совета два заместителя, Насонов и Гордеев, потребовали отставки нашего председателя — Егора Тимофеевича Маркова. Опираясь на измышления и, я бы сказал, инсинуации желтой прессы и продажного телевидения, они утверждали, что дальнейшее пребывание на посту председателя Егора Тимофеевича может скомпрометировать, а в дальнейшем и окончательно дискредитировать наше движение. Не желая услышать доказательные и убедительные доводы Егора Тимофеевича, напрочь опровергающие не очень квалифицированно… э-э-э… состряпанную клевету, они обвинили его… как бы это точнее выразиться… в моральном разложении, что ли. После этого большинству членов совета стало ясно, что все случившееся, вернее, не случившееся, а… мэ-э… высосанное из пальца безнравственными писаками используется Насоновым и Гордеевым для того, чтобы свергнуть Егора Тимофеевича и самим узурпировать власть в движении. Естественно, подавляющее большинство совета проголосовало против… э-э-э… предложения Насонова и Гордеева. Тогда Егор Тимофеевич сам потребовал — его можно понять — своей отставки и предложил созвать эту нашу конференцию для того, чтобы она, имея на то полномочия, решила не только судьбу его и его заместителей, но и всего исполнительного совета в целом. Совет поддержал его.
