– Ну, сын, ты знаешь, будь здоров, – мама напутствовала меня, как обычно, – заглядывай почаще, мы совсем с тобой не видимся… Как тебе пирожки?
– Обалденные! – совершенно честно ответил я.
Мама поистине обладала кулинарным талантом – то, что она готовила, было неповторимо и неизменно супер-вкусно. Пирожки её я так спешил съесть, что всегда обжигал язык горячим смородиновым вареньем, которое было внутри. Давал себе зарок быть осторожней, но в следующий раз забывал и опять обжигал…
– Счастливо, мам!
– Очень рада тебя видеть, сыночек…
Вышел я на улицу и только там глубоко вздохнул, переведя дух. Тяжелее всего было вести себя с мамой как всегда, изображая текущий, будничный визит. Постоянно, будто невзначай, трогать пальцем правый глаз, удерживая предательскую слезу, так и норовившую скатиться по щеке…
Прости, мама! Я не могу иначе.
…Солнце проснулось и постепенно восходило в зенит, город настраивался на новую, дневную волну. Пешеходы плыли мне навстречу плавным, разреженным потоком. Лучи света отражались от стёкол, струились по асфальту, пригревали головы человечкам. Моя голова была необычайно пуста – я обрёл полную независимость, почти выскочил из привычного ритма жизни. Некуда торопиться и, по большому счёту, не о чем из прошлого переживать.
У остановки, просигналив, остановился электробус. Я поднялся по ступенькам в просторный параллелепипед салона, уселся в старое зелёное пластмассовое кресло. То, что в этой части мегаполиса курсировали древние «КамАЗы», было не чем иным, как данью старине. Их осталось всего несколько штук, и этот следовал как раз по радиальному маршруту от района, где жила мама, до Западного вокзала. Сюда я добирался по другой дороге, на современном транспорте.
Движок забухтел в другой тональности, и колёсная махина тронулась с места. Салон был довольно длинным, поддерживался в чистоте, стёкла не замызганы, поручни в целости. Много пустых мест, пассажиров за один круг-рейс не так уж много набиралось в этом районе… Я сел неподалёку от середины салона, но ближе к ветровому стеклу, чем к корме. На задних сиденьях раскрепостились элементы вроде тех, что попробовали общипать меня в парке, – к счастью, не те самые. Перед самым отъездом мне только не хватало ещё одной встречи с теми!
Эти, оказавшиеся со мной в одном салоне, в отличие от тех, с коими мне в недавний день рождения довелось повстречаться в парке, и не глядели в мою сторону. Ещё бы, ведь повсюду камеры наблюдения.
За окном мелькали садовые участки, индивидуальные дома – старой постройки и относительно новые. Проехали площадь Лукина, вымощенную булыжником, с мороженщиками и продавцами плюшек, пирожков и слоек. Это был важный перекрёсток, соединявший целую паутину маленьких улочек, поэтому сейчас на нём скопилось полно народу.
Концентрация людей тут всегда была повышенной – куда-то бежали разномастные девицы и дамочки, спешили мужчины в деловых костюмах, по всей площади носилась ребятня. Некоторые дети купались в фонтане, представлявшем собой мраморный таз, посреди которого на постаменте стоял золотой лев. Он тоже купался – в солнечной воде, лившейся с неба, и сам был ослепителен, как настоящее солнце.
Над площадью возносился белый небоскрёб, глыба целиком офисная, какое-то там министерство, на стенке у входа памятная табличка, и лифты в стеклянных колбах бегают, бегают, а на крыше высоченный шпиль.
Вот площадь осталась за поворотом, и электробус прокатился мимо отеля. Этот на ананас был не похож; массивное, пусть и не такое высокое, как соседи-небоскрёбы, зато вытянутое в длину роскошного вида здание. В районе были и другие отели, треть района застроена отелями, так как рядом вокзал, но с этим фешенебельным гостевым домом мало кто мог сравниться.
Казалось, в «Зеркальном» идеально всё: дизайн снаружи, символ эпохи неопостмодернизма полувековой давности, отличительной особенностью которого являлась крыша – частично стеклянная, частично стальная, она то убегала вниз, то устремлялась ввысь, то надувалась куполами башен, то плодоносила всходами флюгеров и шпилей… В ней отражалось летнее небо, неисповедимо-прекрасное и ясно-синее. Интерьер внутри, стилизованный под старину конца прошлого века, обстановка в номерах, оснащённых всем необходимым для комфортного проживания, роботизированный персонал самых передовых моделей. Всяческие бассейны и спорткомплексы – само собой.
«Роботизированный персонал самых передовых моделей» – по слухам, некоторые новейшие роботы-менеджеры даже могли, на основании статистических данных и индивидуальной «начинки», проявлять инициативу, самостоятельно вносить какие-то изменения, коррективы в деятельность младшего персонала.
Вслед за «Миррор Инн» расположена студия «Гордый Синема», построенная относительно недавно, чуть больше двух десятков лет назад. За время её существования в павильонах и цехах снято немало популярных фильмов и сериалов. На меня нахлынули воспоминания о детстве и юности… Помнится, каждую премьеру «нашей студии» мы стремились посмотреть не дома, а в театральном пафосе, но мест на всех не хватало, и чтобы пробраться без билетов, ухитрялись перепрограммировать локальный узел кинозала, был у нас в компании такой Витя-Камбала, тот ещё самородок-хакер. Потом его в крупную корпорацию с руками-ногами утащили.
Но это всё, как говорится, лирика и ностальгия. Студия осталась позади, «КамАЗ» подъехал к привокзальному рынку. «Оптово-розничный» тянулся не меньше чем на километр, причём почти сто процентов торгующих на нём – живые люди, и при желании здесь можно было отыскать что угодно и за какую угодно цену. Истинная барахолка в классических традициях.
Её специально власти города сохранили – для колорита и привлечения туристов.
К этой минуте глодавшая меня мысль, что надо связаться с отцом и поговорить, окончательно потеряла актуальность. У него давно своя отдельная жизнь, другая семья, дочь и внуки, с которыми я общаться не захотел. Не то чтобы я его обвинял за то, что ушёл из семьи и улетел на другой континент. Верно сказал Ремарк, жизнь слишком длинна для одной любви… Вообще я папе благодарен за то, что из-за него во многом стал таким, какой есть.
Но слёзы мамы простить было очень, очень трудно.
Именно потому, что всё-таки люблю отца, не буду ничего сообщать. Пусть продолжает жить своей жизнью, помня о том, что где-то на этом берегу океана у него успешно здравствует сын.
Как можно дольше, пусть.
Это всё, что могу ему оставить после себя.
* * *
Внутри я осматриваюсь и делаю вывод, что попал в сооружение, которое можно классифицировать как дот. Долговременная огневая точка.
Никто на меня не нападает. Ни одной живой души под колпаком не обнаруживаю, зато на полу распростёрты три человеческих скелета.
Внезапно – облачённые в американскую военную униформу старого образца. Сейчас у «штатников» другая экипировка, современная, а вот такие комплекты обмундирования их военные носили ещё в середине столетия. Насколько я помню, когда-то была и совсем старая, ещё с двадцатого века, если не ошибаюсь.
