– А ты меня вообще-то любишь?
Он опять помолчал.
– На такой вопрос сразу не ответишь… – сообщил задумчиво.
– Отлично! – воскликнула я. – Ответ засчитывается… А у тебя кроме меня все это время еще кто-нибудь был?
Он в очередной раз затих.
– Это сложный вопрос… – снова начал заплетать, как видно, соображая, стоит ли сознаваться.
– По-моему, простой. В общем, Вась, не нужны мы друг другу. Вернее, нам польза друг от друга есть, но это такой жалкий эрзац, что уж лучше расстаться. А вдруг еще сможем быть по-настоящему счастливы?
– А как это выглядит, – усмехнулся он, – по-настоящему счастливы?
– Как два союза по взаимной любви. Или как-нибудь иначе… В общем, я намереваюсь по-прежнему жить одна. Пока моя жизнь не изменится к лучшему.
– Зря ты так, – сказал непредсказуемый Вася, – нельзя же до такой степени комплексовать. Ведь красивая женщина!
Тем и кончилось. Он объяснил себе этот отказ моей безнадежной неуверенностью в себе. А я в очередной раз убедилась, что мы довольно случайные в жизни друг друга люди.
Все проходит. И любовь, казавшаяся вечной, прошла, оставив удивление и чувство пустоты. То, что было катастрофой, выглядит теперь просто поворотом судьбы. Боль потери испарилась, на ее месте образовалась словно вмятина, не заполненная ничем. Зато у меня появилась наконец способность думать обо всем на свете, а не все время об одном и том же.
Чем хороша пустота – она может быть чем угодно. Пока же освобождение от зависимости принесло мне не так уж много радости. Что-то я нашла – и что-то потеряла.
Ну а люди Пути не согласятся со мной. Во-первых, «любовь никогда не перестает», – утверждает апостол Павел в послании к Коринфянам. И во-вторых, все есть пустота, как говорят буддисты, ибо отсутствует собственная природа у вещей и явлений. А это означает, что, во-первых, любовь моя, если была, значит, и есть, и будет, а во-вторых – что ее вовсе никогда и не было.
На месте образовавшейся во мне пустоты я надеюсь взрастить в скором времени настоящую самодостаточность. Для самодостаточного человека и одиночество не велика беда, и счастливый союз по взаимности не самая распоследняя радость, вечно мучающая жгучим страхом потери. А еще, если верить Шекспиру, «любовь бежит от тех, кто гонится за нею, а тем, кто прочь бежит, кидается на шею». Звучит обнадеживающе. Не вполне уверена, что у меня получится следовать этой установке. Но попробовать стоит.
Мама
Ева снова не ночевала дома. Ева ходила как шальная. «Как же нелегко быть мамой такой красотки! – с горделивым ужасом глядя на дочь, думала Мария Егоровна. – Что мне с ней делать…»
На самом-то деле не такая уж и красотка была ее Ева. Хотя привлекательность и загадочная женская манкость присутствовали – на дочку везде заглядывались. Но материнский глаз усматривал и неописуемую прелесть, и вообще все мыслимые достоинства. Мария определенно была запрограммирована природой на безудержное материнство, однако родить смогла только в тридцать шесть, без всякого мужа, уверив себя, что традиционный семейный проект у нее не состоялся, а остаться без детей ни в коем случае нельзя.
Все, наверное, было бы иначе, не повстречай Мария в молодости Руслана, парня с бесовской душой, который закрутил и запетлял ее жизнь так, что в бедной девушке после этой связи даже способности влюбляться не осталось. С год тянулись мучительные отношения, причем Руслан путался также и с другими женщинами и даже не особо это скрывал, а она любила его до потери себя. Потом ни с того ни с сего, как показалось Маше, он с ней порвал. Просто покинул, ничего не объяснив. Она долго еще его преследовала, не в силах поверить в случившееся. В конце концов Руслан удостоил несчастную Машу минутным прощальным разговором, сообщив, что не любит и что устал от ее приставаний. Однако и после примерно раз в полгода-год снисходил до нее – как подачку кидал. Являлся ближе к ночи, молча ел, выпивал, потом быстрое свирепое соитие – и сразу засыпал, а очнувшись, без лишних разговоров уходил восвояси. Вот и все. А Маша жила надеждами хотя бы на такие встречи, хотя бы даже на случайные столкновения – ведь говорят, что тесен мир! – почему не для нее?.. Так и прошла основная молодость.
После тридцати стала мечтать о ребенке. Ради этого сходилась иногда с мужчинами, хотя все они были ей безразличны. И как только поняла, что забеременела, сразу порвала последнюю связь, благо отец зачатого дитяти тоже не особенно был к ней привязан и слишком большого несчастья она ему не принесла.
Имя Ева придумала заранее. Красивое. Особенное. Имя Единственной! Дочка росла милой и домашней, они были как подруги, болтали обо всем. Училась Евочка неплохо, закончила институт и последние два года работала бухгалтером в маленькой компании. Мальчики у нее случались и в школе, и после, но все как-то быстро ей надоедали. Жаловалась матери – не получается влюбиться насмерть. Как накликала!
Поначалу она еще делилась, рассказывала: с каким я, мам, прикольным парнем познакомилась! Красавчик, веселый. Сам ко мне приклеился на улице. Телефонами обменялись… Однако с каждым днем как будто дальше отстранялась, погружаясь в омут любовной зависимости. Все меньше было рассказов, все больше рассеянности и безуминки в глазах. На вопросы не отвечала, уклонялась или отмахивалась. И Мария справедливо подозревала недоброе, но не знала, что предпринять, только задумывалась да тревожно наблюдала. «А что я могу-то? – размышляла печально. – Разве вот только любить… Каждый должен пройти свой путь».
С детства Машу тянуло философствовать. Все поверхностное казалось недостаточным, всякое понимание – неокончательным. Работе это не мешало, она трудилась шеф-поваром процветающего ресторана русской кухни и по службе всегда была успешна. А по жизни ее доморощенная философия даже пользу приносила: по дороге на работу и с работы, умиротворенная мерным покачиванием электрички, Маша разговаривала с собой о наболевшем, о личном, о самом важном, – и всегда норовила подняться над суетой, посмотреть на все с другой точки. И так ей удавалось немножко приводить в порядок смятенные мысли. Она любила поезда, их привычные убаюкивающие шумы – однообразные стуки колес, нераздражающий гул и невнятицу тихих разговоров.
Дома между тем наступили нелегкие времена. Томясь в неизвестности, Мария подслушивала у дверей дочкиной комнаты.
– Ха-ха-ха, – заливалась Евочка. – Да… да… да… Ха-ха-ха… – И что-то журчала уже совсем неслышно, не прекращая хихикать.
«С ним разговаривает, – сердцем догадывалась мать. – С прохвостом». – Невольно она испытывала неприязнь, даже ненависть к незнакомому парню.
– Хорошо… хорошо… Ну Вить… – изнемогая от нежности, выдыхала ее влюбленная дурочка. – О! Нет, только не это… Ха-ха-ха…
«Голову задурил… сволочь», – сокрушалась мать.
Дочь между тем говорила с таким придыханием, которого Маша никогда у нее раньше не слышала.
– Евочка, – в конце концов решилась она постучаться. – Детка, ты ужинать идешь?
