Существуют различные техники работы с пострадавшими, но на деле каждый специалист, приобретая обширный опыт, выстраивает собственную индивидуальную тактику. Здесь главное – научиться понимать человека, чувствовать его состояние и потребности в данный конкретный момент: нуждается ли он сейчас в твоей помощи или ему необходимо побыть наедине со своим горем.
«Со временем у меня тоже выработалась определённая схема работы: мы организуем всю структуру первоначальной помощи, а дальше просто наблюдаем. Существует такое понятие, как «активное наблюдение». Весь процесс происходит на профессионально-интуитивном уровне. Можно просто подойти к человеку и спросить, всё ли у него в порядке, нужна ли какая-либо помощь. По его реакции профессионал способен сделать целый ряд выводов о его внутреннем состоянии. Многое можно прочитать без слов, по мимике пациента, по той или иной форме напряжения его лица. Нужно лишь научиться внимательно смотреть. Порой хватает и того, что к человеку просто подошли и уделили внимание, дали какую-то таблетку, это уже само по себе помогает. Я часто работаю с обыкновенным глицином. В такой ситуации, в принципе, любая таблетка способна оказать целительное воздействие».
В РАБОТЕ ПСИХОЛОГА
В ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ СИТУАЦИЯХ
ГЛАВНОЕ ПРАВИЛО – НЕ НАВРЕДИ.
Свода правил нет, есть общий принцип – не навреди. Прежде всего, это профессиональная нейтральная позиция: «Я включен, но вместе с тем я отстранен». То есть, с одной стороны, это эмоциональная направленность на пострадавшего, сострадание к нему, понимание и уважение его чувств, готовность прийти на помощь, проявить заботу. А с другой – сохранение необходимой дистанции, безоценочность суждений, ровное отношение ко всем. Это позволяет сохранять профессионализм, необходимую чёткость в работе и внутреннюю безопасность.
«Ещё одно негласное правило при работе в зоне ЧС – опрятный и безупречный внешний вид. Это непременно. Какими бы ни были условия нашего пребывания в очаге, сколько бы часов мы ни работали (а порой это 48 часов без отдыха), мы всегда должны излучать спокойствие и уверенность. Врач в первую очередь должен вызывать доверие. Поэтому – никаких резких, провоцирующих, «крамольных» слов, опрятность и вежливость. Поэтому – спокойствие. И макияж».
Цветы и солнце
К группе самого высокого риска относятся, прежде всего, прямые жертвы, те, кто подвергся физическому воздействию, угрожающему жизни. Их близкие, а также свидетели трагических событий тоже относятся к группе риска. Это и есть основной фронт работы психиатров в зоне бедствия. И, безусловно, в центре их внимания всегда находятся дети, так или иначе пострадавшие в ЧС.
«Дети – это совершенно особая часть населения, которая в ситуациях масштабных катастроф в первую голову нуждается в нашей помощи, – говорит Виктор Кравченко, доктор медицинских наук, врач-психиатр. – Работая с детьми в Беслане, я видел выражение неподдельного ужаса и полной растерянности у многих взрослых, которые не могли понять, что стало с их добрым и тихим ребёнком, откуда в детях столько агрессии, и что со всем этим делать».
Пятилетняя девочка, играя с куклой, говорит ей: «Если ты сейчас же не замолчишь, я тебе отрежу голову»; мальчик требует от матери купить мороженое, угрожая ей игрушечным пистолетом: «Если не купишь, я тебя пристрелю»; а на вопрос «кем ты хочешь стать, когда вырастешь» большинство, не задумываясь, отвечает: «Террористом».
ДЕТИ – ОСОБЫЕ ПАЦИЕНТЫ.
ЕСЛИ МАЛЫШИ ОКАЗАЛИСЬ
В ЗОНЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СИТУАЦИИ,
ИМ ОБЯЗАТЕЛЬНО НУЖНА ПОМОЩЬ ПСИХОЛОГА.
Для психолога же в этом нет ничего экстраординарного – дети повторяют слова, которые слышали от террористов. Они инстинктивно пытаются стать сильнее своих родителей, авторитет которых в их глазах пошатнули боевики, и именно с ними они ассоциируют теперь эту силу и пытаются им подражать.
Когда на глазах ребёнка рушится мир его родителей, его собственный внутренний мир рушится впятеро быстрее. Ребёнок видит потрясение и беспомощность взрослых, их экспрессивные эмоциональные переживания, слышит их рассказы об устрашающих подробностях происходящих событий. Это дополнительное негативное воздействие подобно присоединению вторичной инфекции при ослабленном иммунитете – дети как бы заражаются от взрослых новыми бациллами визуальных и телесных образов, и это лишь способствует росту их психической и телесной напряжённости. У многих детей наблюдаются выраженные симптомы регрессии, то есть возвращения на более ранние ступени развития.
«На первом этапе, сразу после воздействия травмирующих событий мы имеем дело с шоковыми реакциями на стресс. Они обычно проявляются в двух крайностях – это двигательное возбуждение и бурные эмоции либо полная замкнутость, ступор. Ребёнок может часами безостановочно бегать, прыгать, без видимой цели и смысла возбуждённо вскрикивать, толкаться. И так вплоть до полного изнеможения. При этом он совершенно не в силах самостоятельно успокоиться. А другой, наоборот, может впадать в глубокое оцепенение – долго, неподвижно и молчаливо, сидеть или стоять вообще без какой-либо активности, со взглядом, устремлённым в никуда. Либо эти состояния сменяют друг друга, и середины между ними нет.
Основные задачи, которые мы решаем в первые дни – это диагностика, выявление аномальных реакций и отклонений от нормального для их возраста поведения; установление контакта с детьми; включение их в общение и совместную деятельность. Детям в этот период нужно как можно больше активности – и физической, и творческой. Это даёт возможность в игровой форме организовать возбуждённых детей и вывести из ступора заторможенных, помочь им выплеснуть подавленную агрессию. Иначе могут начаться и психосоматические явления, вплоть до отказа органов.
В дальнейшем включённое наблюдение позволяет выстроить стратегию коррекционной работы. Это игровая и арт-терапия, рисование, лепка и другие методики корректировки эмоций, снятия внутреннего напряжения через символическое проигрывание травмирующих запечатлений. Дети, подвергшиеся воздействию в чрезвычайной ситуации, нуждаются в психологическом сопровождении и реабилитации в течение длительного периода. Психокоррекция требует времени и терпения, и цветы, радуга или солнце вместо чёрных лиц с красными глазами и кровавого месива на рисунках детей появляются лишь через 2–3 недели кропотливой работы психотерапевтов. Можно сказать, в этом и есть ключевая цель нашей работы с детьми.
Я помню свой первый выезд на ЧС, это был 1995 год, захват больницы в Будённовске. Позже были «Норд-Ост» и Беслан. Там всё было довольно хаотично, работали команды психиатров из разных институтов, было несколько служб, которые между собой не общались, была определённая несогласованность. Но нас объединяло главное – ясное понимание необходимости экстренной помощи, и прежде всего, для сохранения психического здоровья детей, золотого генофонда нации, её будущего».
«Не спрашивай, по ком звонит колокол…»
Чернобыльская катастрофа и Спитакское землетрясение произошли во времена, когда ещё не существовало ни МЧС, ни тем более каких-то специализированных отделений неотложной психиатрической помощи. Психиатры и психологи стали привлекаться для оказания помощи при ЧС не так давно.
