– Что?
– Не важно. Ну, стихи читай, что ли. Громко, отчетливо. Я буду слушать. Если есть нуль-слой, это как-то отразится.
– Ну, допустим. Но этот факт «Ласточка» уже с собой не унесет.
– Знать-то все равно надо. Лучше, чем не знать. Черное «зернышко» Г-1830 за время этого разговора стало заметно крупнее просяного.
– Все, за дело! – сказал капитан.
4
Летье собрал с датчиков и приборов последние данные, снимки. Сложил все в герметический ящичек из титана. В кормовом отсеке пожал руку Ивану; разговаривать больше было некогда. Заглянул в носовой, махнул рукой оглянувшемуся на него от пульта Аскеру – и быстро по скобам к гнезду «Ласточки». Так же быстро все упаковал, закрепил, успел закрепиться в кресле – старт. Двое оставшихся почувствовали его: дрогнул корпус, сместились перекрестия на носовом и кормовом экранах. Быстро исправили. «Буревестник» снова шел строго по лучу к центру Г-1830. Она уже была размером с Луну.
Бруно увидел, как в верхней части черного диска взметнулся протуберанец – размером больше него. Диск рос, и протуберанец рос.
Хуже всего пришлось Кореню – он погиб первым. Звезда позади была ложной и из-за релятивистского смещения спектров даже незримой, тепловой. Но жар от нее, от стекавших из мирового пространства в черную воронку Г-1830 лучей был настоящий. И он нарастал точно так, как если бы звездолет не уходил прочь, а падал на звезду, падал на солнце.
«Так вот что чувствовали те, кого сжигали на кострах, – подумал Иван напоследок. Горела одежда и волосы, жгло кожу – но странно: он чувствовал покой и величие. – Что ж, хоть не я первый… Главное, чтоб не зря…»
Поворот пальцами регулятора на щитке возбудил бы боковой импульс в дюзах маневрового двигателя – и, вероятно, увел бы от жара, уменьшил его. Он не сделал этого движения пальцами.
Последнее, что он почувствовал: как по лицу что-то текло; это были не слезы – лопнувшие глаза.
К Бруно этот жар пришел позже. Черная дыра Г-1830 уже распространилась на половину экрана; ясно было, что не промахнутся, не соскользнут по касательной. Но не промахнуться – это не всё. Аскер понимал несоизмеримость тел и энергий звездолета, даже с релятивистски умноженной массой, и звезды.
Поэтому он и просил Летье, чтобы тот из ракеты дал связь, дал голос и слова.
Но тот пока молчал.
5
Ни одна ракета не стартовала еще со звездолета, летящего с почти световой скоростью. И главное, вперед, то есть добавила себе все эти Лоренцовы коэффициенты. Но Тони понимал, что все просто: ориентир – Антарес, гнать в ту сторону, вывести двигатель на сверхфорсаж. И добавлять огня в одну дюзу, чтобы отворотить от черного ада подлинной Г-1830 впереди и от жара-накала ее фантома позади. Как между Сциллой и Харибдой. И заодно как можно круче изогнуть траекторию, чтоб все-таки не к Антаресу летела его «Ласточка». Ищи ее там, свищи.
Так что было не до стихов. Одна рука на штурвале, пальцы другой на пульте, глаза в «сектор Антареса» и на немилую черную дыру. Ускорение поворота все нарастало.
При всем том в мозгу Летье звучала музыка. Концерт Грига для фортепьяно с оркестром, самый любимый.
У него с юности был этот довольно редкий дар – музыкальной ассоциации.
Какой-то случайный звук: лязг, стук, шелест листвы под ветром, чей-то оклик – мог вызвать в памяти совпавшую самой малостью, пустяком по звучанию мелодию. Вот и лязг раскрывшихся створок гнезда при старте «Ласточки» совпал – самой малостью – с фортепьянными аккордами начала этого концерта. С их внезапным ниспаданием, вскриком клавиш. И дальше ничего не надо было, зазвучал в голове и оркестр – сдержанно-ритмически, будто смиряя, успокаивая этот фортепьянный вскрик, если не вопль, героического отчаяния. Просто удивительно, как все это было к месту, ко времени и обстоятельствам: гибели их ради погибели чуждого мира.
Музыка – язык Вселенной. Это Тони понял еще в первых полетах в Солнечной.
…Форсаж с поворотом – смертельный номер. Черная пропасть Г-1830 уходила вправо и вниз. Жар позади слабел. Впереди пылал смещенным голубым накалом Антарес. «Надо не на него, левее». Еще форсаж. «Ласточку» трясло.
Сейчас он весил, пожалуй, около тонны. Спинка кресла поддавалась. Внутри, он чувствовал, что-то рвалось и текло. Не только внутри – струйки крови в углу рта и из ноздрей. От сознания, что гибели не избежать, сам на это пошел, эти ощущения были как-то менее болезненны и не очень интересны. Главное, не потерять сознание раньше времени.
На всякий случай закрепил рукояти форсажа и поворота; теперь двигатели будут так работать, пока не выгорит топливо.
А концерт Грига все звучал в мозгу, в душе. Надо еще стихи, Бруно просил.
Услышит ли?.. Он ворочал пудовым языком; но микрофон у гортани воспринимал:
– Вы ушли, как говорится, в мир иной.
Пустота. Летите, в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса…
«Не то. Съехало. Вот другое из Маяковского». И в кабине рядом с Григом, седым лохматым стариком-композитором, в Космосе был другой звездный человек, давний и вечно молодой поэт. Застреленный властями два века назад за свою популярность – с имитацией самоубийства.
– Вашу мысль, выжиревшую на размягченном мозгу,
Как старый лакей на засаленной кушетке,
Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут.
Досыта издеваюсь, нахальный и едкий…
«…и у меня внутри уже окровавленный сердца лоскут. И не только сердца. Ни хрена!»
– У меня в душе ни одного седого волоса.
И старческой нежности нет в ней.
Мир громив мощью голоса,
Иду – красивый, двадцатидвухлетний…
6
И Бруно услышал! Сначала эти слова сквозь трески разрядов – трудно было узнать голос Тони; затем и то, о чем мечтал, чего ждал и предвидел: перевертыши!
– …сердца лоскут…
– …туклос… адрес…
– мир огромив… виморго рим…
Это значило, что нуль-слой есть! Ракета «Ласточка» около него проходила.
Конечно! Есть наше пространство-время – и чуждое с противоположными свойствами; как не быть промежуточному слою. Где и то и се, и не то и не се… черт знает что, то время, то антивремя. Потом разберутся. Главное, он есть. И в звезду внедряется на наибольшей из скоростей не просто тело с массой, но и наше пространство в чуждое. То, что по Дираку в миллионы раз плотнее и мощнее. Теперь другое дело!..
…И вдруг Бруно Аскера осенило: это вторжение! Эта мысль не вытекала и не могла вытекать из его знаний и теоретических построений. Просто Галактика даровала ему такое понимание. Да, это вторжение. Оно длится миллионы лет – не так и много по вселенским меркам. И самой Галактике нашей непросто было разобраться: что, как и откуда. Они своей «неудачной» экспедицией ей в этом помогли. А сейчас еще более – отражают вторжение передовой звезды той галактики, что виделась в Тельце, а была в Скорпионе…
