Но я сильно подозреваю, что «М» присуседилась не к электронным и не к полупроводниковым нашим делам, а – к Нулю. К лаборатории вариаисследования. Именно как место наибольшей повторяемости. Всем местам место: никто не обойдет.
…Ведь неспроста мой первый – постыдный, прямо сказать, – переброс произошел так: когда накатила ПСВ (полоса сходных вариантов) и мне надо было совершать переходные, приспосабливающиеся к иной ситуации действия, то они выразились в том, что я подошел к левому, выступающему в бывшую «М», краю помоста и принялся расстегивать штаны. Злоехидный Кепкин уверял потом, что я не полностью расплылся в камере, когда присаживался на унитаз… и все видели, и Алла видела; это он, пожалуй, врет, ведь должна восстанавливаться и стена между «М» и комнатой с эмоциотроном.
– Конечно же, директор колебался: отдать нам «М» под науку или нет, – объяснил великий теоретик Кадмич. – Где-то она и сейчас исполняет свое первоначальное назначение.
Поднимаюсь на свой этаж широкими лестничными маршами, шагаю через ступеньку; лифт у нас хлипкий и всегда забит. Коридор сходится в перспективу паркетным лоском и вереницами дверей к высокому окну с арочным верхом и урной около – месту наших перекуров. Последняя дверь направо – моя.
Вхожу в комнату в момент, когда Ник-Ник, целый и невредимый, переобувается возле двери в мягкие туфли. Хо! Значит, я всего лишь не зашел за ним – или, зайдя, не застал? (Чему я, собственно, обрадовался? Ближе к Нулю не он, а Мишуня Полугоршков, ведущий конструктор… но тот мне не симпатичен. Вот она, раздвоенность!) Толстобров распрямляется с багровым лицом, ставит сапоги в угол, подходит к щиту, поворачивает пакетные выключатели. Вспыхивают сигнальные лампочки на осциллографах и термостатах.
Наш техперсонал: моя лаборантка Маша и техник Убыйбатько, подручный Стрижа, – тоже здесь, о чем-то калякают у вытяжного шкафа; при виде старших замолкают, расходятся по рабочим местам. Маша запускает вентилятор, включает в вытяжном шкафу электроплитки и дистиллятор над раковиной. Убыйбатько сел за монтажный стол, включил лампу и паяльник.
Наши с Ник-Ником столы у окна. У нас здесь микроскопы, точные манипуляторы, чашки Петри с образцами и заготовками – пластинками германия; на моем еще осциллограф ЭО-7 и тестер АВО-2. Сашкин, сейчас пустующий, стол – в правом углу.
Сажусь, достаю из ящика лабораторный журнал, ставлю дату, просматриваю прежние записи – ориентируюсь.
…Стало быть, разрабатываем мы с Толстобровом здесь и сейчас микроэлектронные матрицы для вычислительных машин. Я, как уже сказано, диодные, для перекодирования информации; он – фотоматрицы для устройств ввода. Мы изготавливаем их способом Микеланджело, так мы его называем – в память о его девизе: «В каждой глыбе мрамора содержится прекрасная скульптура, надо только убрать все лишнее». Мы так и делаем: на пластины трехслойного (n-p-n) германия осаждаем через маски ряды металлических шин с двух сторон, а затем травителями убираем все лишнее, так что на перекрестиях остаются соединяющие шины столбики полупроводника с n-p или n-p-n структурой. Они составляют схему сразу на сотни диодов или фоточувствительных точек. Только наши «глыбы» германия имеют толщину в доли миллиметра, а размер – в сантиметры. Если же такие матрицы собирать из обычных диодов и фототриодов, то они имели бы размеры книги. Выигрыш!
Еще недавно все это целиком заполняло мою душу. Сколько идей вложили мы в эти матрицы – и своих и чужих! Сколько отвергли! А некоторые еще ждут своего часа, ждут не дождутся… Вот – последняя в моем журнале – просится, аж пищит: образовывать диоды не искусными сложными травлениями пластинки, а в готовой микроматрице – пробивать электрическим импульсом один из встречных барьеров в столбике полупроводника. Заманчиво, как и все, сводимое к электричеству. Нешто попробовать?
…Нет, стоп, не надо. Такие опыты не делаются одной квалификацией – необходимо влезть всей душой, печенками. И готов, застряну в этой «лунке» надолго. Я надвариантный, мне нельзя. Я только ориентируюсь.
Значит, напрасно я тужился на бугре с великими мыслями: почти не сдвинулся, перешел в вариант почти такой же – только что за Ник-Ником не зашел. Все по-прежнему. Стрижевич на конференции в Таганроге… то есть в целом ситуация после провала «мигалки», но еще до катастрофы, в которой он погиб. И погибнет?! Ой, не хочу. Да-да, я понимаю: у надвариантника много жизней и много смертей, каждая имеет свою вероятность и свою логику – я не хочу, и все. От одной мысли об этом боль и злость. Надо дождаться, предупредить.
…Мы называем переходы из варианта в вариант «вневременными». Строго говоря, это не так, на них расходуется время, как и на другие дела. Но изменения обстановки и предыстории часто несравнимы с временем переброса; они куда больше – как для месяцев, лет, десятилетий. При этом многие варианты выглядят будто сдвинутыми во времени – одни в прошлое, другие в будущее – относительно исходных. Мы еще не понимаем, почему так получается: вольная, казалось бы, комбинаторика событий, решений-выборов… и на́ тебе! – но благодаря этому можно по известным вариантам предвидеть логику развития сходных с ними.
А по логике этого – Сашка доживает свой последний год. И это будет самая глупая из его смертей – глупей, чем разбиться на мотоцикле.
4
Комната между тем наполнилась привычными звуками: шипит вытяжка, сдержанно щелкают реле в термостатах, журчит в раковину струйка теплой воды из дистиллятора, мягко, как шмель, гудит стабилизатор напряжения. Травитель, раствор перекиси водорода, закипая в высоком стакане на электроплите, пенится, как шампанское; раскаленная спираль окрашивает жидкость в рубиновый цвет.
Маша склоняется над стаканом и, наморщив лоб, опускает в раствор пинцетом серебристо-серые пластинки германия. Хорошо мне сейчас здесь, уютно. Дома я… Между прочим, Маша мне не нужна, в Нуле ее нет… А техник Андруша Убыйбатько ничего, нужен. Во всех вариантах он паяет схемы, во всех сачкует. Вот и сейчас – сидит в картинной позе, чистит нос. Темный кок навис надо лбом. Паяльник, поди, давно нагрелся.
– Между прочим, – не выдерживаю я, – Александр Иванович завтра возвращается.
Техник косит глаз в мою сторону, очищает палец о край стула, бурчит:
– Двухваттные сопротивления кончились.
– Вот так материально ответственный, дожился! Выпиши.
– Так и на складе же нет! – кричит Андруша.
Хочу посоветовать поискать в ящиках, одолжить в других лабораториях, но спохватываюсь. До всего-то мне дело!
…Ник-Ник, который мне-надвариантному тоже ни к чему, трудится вовсю. Набычился над микроманипулятором, смотрит на приборы, слегка касается острием контакта края шин – измеряет характеристики своей матрицы. Солнце, мимоходом заглянув в комнату, просвечивает его редкую шевелюру, обрисовывает выпуклости черепа, пускает зайчики от никелированных деталей ему в глаза.
Толстобров морщится, подносит пинцет с образцом к лицу, вставляет в правый глаз цилиндрик с лупой. Он сейчас похож на Левшу, который блоху подковал. Да и предмет у него не проще. Откинул голову, надул щеки, выпустил воздух: не то! Кинул эту матрицу в коробку с браком, добыл пинцетом из чашки Петри другую, укладывает ее на столик манипулятора под зажимы.
