В роли экскурсовода Уралов был неподражаем. Он не пускался в нудные объяснения теории, принципа действия – зачем! – а бил на прямой эффект.
– Вот наш автомат ЭВА. – Павел Федорович движениями, напоминающими пассы гипнотизера, издали как бы обводит контуры машины. – Производит программные вычисления по всем разделам высшей математики. Включите, Алексей… э-э… Евгеньевич!
Я (или Александр… э-э… Иванович, или Радий… э-э… Петрович, или Герман… э-э… Игоревич) включал. Лязгал контактор. Вспыхивали сигнальные лампочки. Прыгали стрелки. Видавшие виды оперуполномоченные замирали.
– Набираем условия задачи! – (Пассы. Я ввожу клавишами что-нибудь немудреное, вроде квадратного уравнения по курсу средней школы.) – Вводим нужные числа… – (Пассы. Я нажимаю еще клавиши.) – Считываем решение!
– Где? Где? – волновались делегаты. Потом замечали светящиеся числа в шеренге цифровых индикаторов. – А! Да-а!.. Тц-тц-тц!
Входим во флигель. В большой комнате снабженцев галдеж, перемешанный с сизым дымом. Грузный мужчина со скульптурным профилем римлянина и скептическими еврейскими глазами сразу замечает нас:
– Ага, вот ви-то мне и нужен! – Он вылезает из-за стола, берет бумаги, направляется к нам. – Пойдемте. Ах, опрометчивый человек Павел Федорович! И зачем он поставил «мигалку» на баланс? Так бы списали по мелочам туда-сюда. А теперь… ведь сорок две тысячи новенькими, чтобы вы мне все так были здоровы! Еще утвердит ли акт главк, это вопрос.
Альтер, как и все, не помнит уже официального имени автомата – «мигалка» и «мигалка».
…Все было хорошо, все было прекрасно. Потом приехала государственная приемочная комиссия, пять дядей из головных организаций. Дяди быстро согласовали набор испытательных заданий для «Эвы» – посложнее квадратного уравнения, опечатали дверцы и панели автомата, включили его на длительную работу; составили два стола глаголем – и принялись задавать вопросы, выслушивать ответы, знакомиться с чертежами, вести протокол.
На третий день работы автомат начал сбиваться, в числовых индикаторах вместо правильных цифр вспыхивали ненужные нули. Дальше – хуже. На пятый день, в разгар заседания комиссии, когда Павел Федорович со слегка перекошенным от неприятных предчувствий лицом обосновывал выбор именно такой схемы и такой конструкции, ЭВА совсем перестала отзываться на команды с пульта. Числовые индикаторы то с бешеной скоростью меняли цифры, то гасли; потом стали зажигаться все цифры сразу: сначала правая сторона (положительные числа), потом левая – отрицательные. Казалось, что на плоской бежевой морде автомата растерянно моргают красные узкие глаза.
Председатель комиссии, подполковник и кандидат наук Вдовенков, лысеющий брюнет, огляделся на предмет отсутствия женщин, почесал подбородок и спросил у Паши:
– А чего это он у вас подмигивает, как шлюха?
Мы втроем опять выходим во двор, направляемся в дальний его угол. Там среди разломанных ящиков, погнутых каркасов и битых раковин стоит «мигалка». Точнее, то, что от нее осталось.
– Да-а… – тянет Альтер, останавливаясь перед ржавой коробкой с дырами приборных гнезд. – Даже крепеж поснимали, скажите пожалуйста! – Он пнул коробку, листы с облупившимся лаком жалко задребезжали. – Как после пожара.
Я стою в оцепенении: последними словами начснаб как бы свел вместе обширный пучок вариантов (в том числе и с пожаром в лаборатории); в них осталось ровно столько от нашей «Эвы», электронной собаки, угодившей под самосвал судьбы: одно шасси. Все по Теории, по Тюрину.
…Подобно тому как морской вал – мощный, крутой, зеленовато просвечивающий на солнце – разбивается, налетев на берег, на гейзеры брызг и изукрашенные пеной водовороты, так и «вал» наших трудов, мечтаний, замыслов, эмоций, творческой энергии раздробился после провала, разделился на множество ручейков-вариантов. Среди них есть и сильно отличающиеся, и пустячные – да я всего, честно говоря, и не знаю. Но грубо их можно разделить, как пустыню со львом, на две части: а) варианты, в которых у нас опустились руки (льва нет), и б) варианты, в которых они у нас не опустились (лев есть). Последние, разумеется, интересней.
После отъезда госкомиссии была создана внутриинститутская, которая выясняла, что подвело в «Эве» и почему. Подвело многое: густо залитые смолой модули плохо отводили тепло, от этого менялись характеристики микросхем; сработались кустарные переключатели; местами даже отстали наспех подпаянные проводники. Общий диагноз был: ненадежность.
Паша тогда выкрутился ловко. Модульные блоки собирал кто? Самойленко и Стадник. Микросхемы изготовлял кто? Стрижевич и Тюрин. Блоки проверял кто? Кепкин… Не умеют работать! Над нами нависло разгневанное начальство. Но Уралов все замял: ничего, они молодые, на ошибках учатся и т. п. – и потом еще ходил в благодетелях.
…Отсюда ответвляются варианты, в которых Толстобров не вынес Пашиного бесстыдства и ушел (а здесь-сейчас он все-таки вынес и не ушел – колебался, значит), а также и те, в которых мы, предварительно сняв с «мигалки» все ценное, выставили ее в коридор, а затем и вовсе, чтобы не возбуждать насмешек соседей, сволокли на задний двор. Но ответвились и те, в которых мы в самом деле решили научиться на ошибках, попробовать еще раз, уже не полагаясь на «гений» Уралова.
Новаторы Стрижевич и Тюрин предложили не повторять зады, а использовать самые новые технологические идеи – с пылу с жару, из журналов и свежих патентов. «Если и будем делать ошибки, то хоть такие, на которых вправду можно научиться», – высказался Сашка. Деморализованный Уралов согласился: авось кривая вывезет!
Поэты сочиняют произведения не только из слов. Стрижевич был поэтом-инженером, мастерством своим и идеями воспевавшим Технологию, Науку, Как Сделать, – пообширней математики: без нее все остальные и посейчас находились бы на уровне Древнего Египта. Тюрин его хорошо дополнял. Прочие были на подхвате.
И получилось неплохо: универсальные микросхемы для вычислительной техники в многослойных пластинах кремния, напыления на них в вакууме через маски связующих контактов, увеличенные быстродействия… словом, см. авторские заявки и научные статьи. Из всего этого можно было собирать не только автоматы типа ЭВА-1, но и многое другое.
…И наверное (даже наверняка), были созданы «Эвы» и другие электронные устройства, приносят они и сейчас пользу науке и народному хозяйству; нам там хвала, премии и повышения в чинах. Но я знаю не эти варианты, а лишь те, которые, переплетаясь и сходясь, вели к Нулю. А путь к Нулю шел через Сашкину гибель.
…И исходные настроения после провала «мигалки» здесь были иные: ну, теперь нас разгонят! Закроют лабораторию… Большого страха нет, без работы не останемся, терять нам здесь, кроме мудрого Пашиного руководства, нечего. В городе немало интересных институтов и КБ. Куда податься: в бионику, в кибернетику, в физику, в химию?.. Начали примеряться к тем проблемам, читать, спорить – помешали себе зонтиком в мозгах. Ассоциативно вспомнились и разговоры в моей времянке, статьи об «южноамериканском эмоциотроне» – тоже ведь лихой бред, не лучше теории информации или релятивистской электродинамики. Дальше – больше: а чего мы будем прислоняться к чужим идеям, почему бы нам не создать и не возглавить новое направление в науке! Разве Нильс Бор, Паули и Дирак, когда придумывали новую физику, не были такими же сопляками и житейскими неудачниками, как мы?
