– …в результате испытания на длительную работу, из-за демонтажа, а также воздействия атмосферных условий при открытом хранении, – монотонно диктует Альтер, – необратимо вышли из строя все остальные узлы.
«Про пожар бы надо еще, – думаю я. – Реквием в форме акта списания…»
И наконец заключительная фраза:
– …считать полностью списанной. Лом в количестве… ну, скажем, пятьдесят килограммов, так, Алеша? – сдать на склад металлоотходов.
Глава 6
Все варианты Тюрина
Требовать от человека, провозглашающего великие истины, чтобы он сам следовал им, – значит требовать слишком многого.
Ведь, провозглашая истины, так устаешь!
К. Прутков-инженер. Мысль № 46
1
Когда я возвращаюсь, то замечаю в комнате приглушенную сосредоточенность. Все заняты делом. За моим столом сидит в вольной позе коренастый мужчина в темно-синем костюме. Волнистые волосы тщатся замаскировать розовую плешь. Белый воротник обтягивает шею с тремя крепкими складками. Широкие пальцы в светлых волосиках барабанят по оргстеклу на столе. Павел Федорович Уралов, прошу любить и жаловать.
Во мне все как-то подбирается. Заслышав мои шаги, Уралов поворачивается всем корпусом, доброжелательно смотрит из-под белесых бровей блестящими голубыми глазами:
– Так как ваши успехи, Алексей… э-э… Евгеньевич?
Что меня всегда умиляет в Паше, так это его «э-э» перед отчествами сотрудников. Отвечаю уклончиво:
– Ничего, благодарю.
– Первые матрицы сегодня выдадим?
– Мм… нет. На той неделе.
– Хм!.. – Уралов встает, оказывается одного роста со мной. Энергично поводит широкими плечами. – А в отделе электронных систем ждут. Стенд собрали под них.
Слышать это неприятно. Черт догадал меня наобещать матрицы этому отделу. А все Стасик-Славик, он подбил…
– Я уж упросил их не прижимать со сроками. Не успевает, мол, исполнитель. Но самое крайнее к концу месяца надо дать.
Я не могу сдержать изумленный взгляд: неужели мы с Ураловым будем в тех же отношениях и к концу месяца, после ученого совета? Рассчитывать все-таки уцелеть?!
…Не имеет значения, какой я сейчас разговариваю с Пал Федорычем: надвариантный или обычный, которому надо матрицы к концу месяца выдать. Есть варианты, где он берет верх надо мной, есть и такие, где не берет, даже напротив, – но нет таких, где бы мы с ним были заодно, в мире и согласии. Наше противостояние имеет тот же первичный иррационально-глубинный смысл, как и моя дружба со Стрижом. Конкретные обстоятельства будто и ни при чем, на поверхности. Он тоже чувствует это, насторожен.
А вот с каким Ураловым я сейчас общаюсь? Он ведь тоже был в Нуле, перебросился оттуда – довольно странным образом, и больше мы там его не видели.
Пал Федорыч, наш благородный кшатрий, вернулся из отпуска в благополучный, с живым Стрижом, вариант Нуля – свежий, загорелый, осанистый. На готовенькое. Начал знакомиться с тем, что мы здесь без него… это… соорудили. Познакомили. Преобразованная и расширенная комната, из которой было удалено все ненужное для эмоциотрона, произвела впечатление на Уралова своей функциональной цельностью. Два дня вникал в схемы, магнитозаписи, снимки.
– Так вы ж это… продемонстрируйте в натуре – что и как?
В натуре «что и как» демонстрировал Сашка, первый из нас, кто освоил быстрое скольжение по ПСВ туда и обратно. Это требует высокой собранности – быть в пятимерном мире, как в обычном, перемещаться усилием воли, будто шагать.
Итак, Стриж в стартовом кресле, в окружении электродов. Я за пультом, Алла на медицинском контроле. Тюрин вводит Павла Федоровича во все технические детали – и в голосе его, не могу не отметить, дрожь искательности, чуть ли не подобострастие… (перед кем, Кадмич!).
Приближается ПСВ – довольно широкая, по приборам вижу: секунд на сто. Музыкальный сигнал резонанса. Алла поднимает пальчик вверх: состояние перебрасываемого в норме. Откатываю тележки с электродами. Сашка делает движение, будто устраиваясь в кресле поудобнее… и исчезает.
– Ого, – произносит Пал Федорыч. – А теперь там что?
Двадцать, тридцать, сорок секунд… На помосте возникает расплывчатое мелькание. Шестьдесят секунд, семьдесят – мелькание оформляется в Стрижевиче. Он стоит, опершись о кресло, в зубах дымящаяся сигарета – любитель эффектов!
– Между прочим, Павел Федорович, – говорит Сашка, сходя с помоста, – я сейчас был в варианте, в котором вы уже кандидат наук. И не «и. о.», а полноправный завлаб.
Я беру его сигарету, смотрю: «Кэмел»!
Уралов смотрит на Стрижа осторожно, но доброжелательно.
– Очень может быть, – произносит солидно. – Почему бы и нет!
– Пал Федорыч, – вступаю я, – так, может быть, и вы, а?..
Он смотрит на меня: в голубых глазках доброжелательности меньше, настороженности больше. Сомневается, шельмец, в моих добрых чувствах к нему, во всех вариантах сомневается.
– А вы тоже это… перебрасывались?
Я чувствую, как ему хочется закончить вопрос: «…в варианты, в которых я кандидат?» – но стесняется человек. Конечно, Паше приятно было бы попасть туда – от всех провалов «мигалки», от шаткой ситуации, в которой оказался сейчас (доказали, что могут обойтись без него в решении такой проблемы, утерли нос), – в добротный солидный вариант. Отдохнуть душой.
– Конечно, – говорю, – и не раз. Ничего опасного. При вашем здоровье, особенно после отпуска, – запросто.
– Главное, не дрогнуть душой, – замечает Сашка, – и вы сможете перейти волево, возвышенным способом.
– Ну разумеется! – мелодично добавляет из своего угла Алка. – Не на «собачий» же переброс Павла Федоровича ориентировать.
Она поняла игру, включилась. Смотрит на Уралова с поволокой. Решился Пал Федорыч. Все-таки в храбрости ему не откажешь. Из стартового кресла он, когда накатила его ПСВ, исчез молча и без лишних движений. Волево. И… считаные секунды спустя из камеры донеслись звуки «Бах! Бабах!» и неразборчивые возгласы; потянуло сладковатым дымом. Через четверть минуты шум стих, позади рывком раскрылась дверь. Мы обернулись: это Уралов влетел в комнату, тяжело дыша и блуждая глазами.
Вид его был ужасен: правая щека вся в бурой копоти, под глазом зрел обширный синяк, нос – великолепный волнистый нос, мечта боксера-любителя – свернут вбок и багрово распух. На синем пиджаке недоставало верхней пуговицы. Светлые волосы всклочены.
– Там что – война? – спросил Стрижевич.
Казалось, Уралов только теперь заметил нас. Оглядел. Чувствовалось, что мысли его далеко.
– Какая война! Вы почему здесь?
Мы переглянулись.
– Так надо, – сказал я.
