…Здесь не было попытки спасти «мигалку», творческая стихия выплескивалась у кого как. Кадмич сам, без Стрижа, родил, рассчитал и опробовал этот способ дифференциальной диффузии на оставшихся пластинках кремния.
– Что ж, недурственно, – сказал Уралов, поняв после объяснений Тюрина суть и перспективы. – Очень неплохо. Надо нам с вами послать авторскую заявку. Радий… э-э… Петрович.
И тогда Кадмич перестал работать над способом. Паша делал круги, напоминал, а он отмалчивался или отговаривался, что перестало получаться. Заявку так и не послали. Это все, на что его хватило. А теперь вот – «сэндвичи Тиндаля»…
Дочитываю. Поднимаю глаза. Вид у меня, наверное, лютый – Кадмич слегка меняется в лице.
– Уйди с глаз!.. – Мне хочется его стукнуть.
– Ага… ну, хорошо, – говорит он, беря журнал. (Чего хорошего?!) Отступает – кривая виноватая улыбка на детском лице с голубыми глазами. Пробираясь к выходу, задерживается на минуту возле Убыйбатько – тот не обращает на него внимания, – у двери перекладывает журнал из правой руки в левую.
И выходит в коридор – догонять ту свою половину. Согласно своей теории.
А мне неловко, досадно (ну чего я с ним так, ему ведь хуже, чем мне) и тоскливо, тошно – сил нет! Я легко могу представить, как в ортогональные от здешнего пространства-времени измерения оттопырились Алкины запасные прически и клипсы, ампутированная кисть-клешня Ник-Ника и его щетина… Но вот Радий Тюрин, существующий в мире куда более основательно, чем большими идеями, – а куда, в какие измерения запропастились черты его характера, я не знаю.
А ведь без них и теория бессмысленна, и любой метод.
Глава 7
Варианты «pas moi»
Если хочешь чего-то добиться от людей, будь с ними вежлив и доброжелателен.
Если ничего не хочешь добиться, будь вежлив и доброжелателен бескорыстно.
К. Прутков-инженер. Совет знакомому
1
Нет, надо хоть как-то сквитать все эти неприятности, внести положительный вклад. Для самоутверждения надо. Меня ждет неоконченный эксперимент.
Возвращаюсь к станку. Снова устраиваю на нижнем электроде ту полоску от микроматрицы, половину столбиков которой я уже раздавил. Ну-с, попробуем еще один… хруп! – и он размололся под штырем верхнего контакта. Нет, этак я их всех передавлю.
Надо… ага! – штырь придерживать над полоской рукой, смягчать контакт. А ногой только включать педаль тока. Так будет точней. Экспериментатору негоже работать ногами, он не футболист! Ну-ка? Шестой столбик под электродом. Подвел, придерживаю штырь в чутком касании с шинкой полоски. Нажимаю педаль… контакт!
…Меня отбрасывает к спинке стула. В глазах золотистые круги. Только через четверть минуты соображаю, что я гляжу на лампочку в вытяжном шкафу. Полоска улетела неизвестно куда. Нет, к электрическому удару через две руки привыкнуть нельзя. Надо же, правой рукой я подводил верхний электрод, а левой придерживал полоску на нижнем. Сварочный импульс пошел через меня.
…Говорят, у электриков к старости вырабатывается условный рефлекс: не браться за два металлических предмета сразу; даже если один – нож, другой – вилка. Вот Толстобров никогда бы так не взялся за электроды. Может, и у меня будет такой рефлекс. Если я доживу до старости.
…А потом удивляемся: как это – полупроводники, микроэлектроника, слабые токи, малые дозы веществ… и экспериментатор вдруг врезал дуба! Очень просто. Вот сейчас пошел в будущее вариант «без меня» – «па муа», как говорят французы. И с немалой вероятностью: ведь перед тем, как сесть к станку, я поколебался, не вымыть ли руки. Тоже условный рефлекс, только технолога; лишь то и удерживало, что опыт не химический. А если бы я взялся за электроды влажными руками – хана.
Memento mori… Самое время действительно вспомнить о смерти.
Рождение и смерть – две точки во времени. Но если прибавить еще измерение, точки превращаются в линии. В некий замкнутый пунктир, выделяющий меня-надвариантного из мира небытия. И я знаю немало точек, за которыми меня нет сейчас.
…И даже до моего рождения. В начале войны, когда я был еще, как говорится, в проекте, мама, беременная на четвертом месяце, отправилась на митинг в городской парк. Должны были выступить приезжие писатели, среди них два известных, их по литературе в школе проходят. В ограде летнего театра собрались сотни горожан. Ждут – нет. Потом выяснилось, что и не собирались устраивать митинг-концерт, это была провокация лазутчиков. Стали расходиться – ворота площадки заперты, никто не открывает. А уже слышен вой сирен, ухающие завывания «хейнкелей» – воздушный налет. Мужчины сломали ворота. Только успели разбежаться, как два «хейнкеля» прицельно положили на летний театр по полутонной бомбе.
…В послевоенном голодном сорок шестом меня, четырехлетнего, истощенного, свалил тиф. Две недели без сознания, запомнил лишь одну подробность: в начале болезни мама как раз принесла полкотелка пайкового маргарина, рассчитывал полакомиться с хлебом и сахаром – но когда очухался, котелок был пуст. Плакал.
…Еще через пару лет подцепился за машину, которая на гибкой связке тащила другую. Именно за переднюю, на заднем борту ведомой не было места: машин мало, а нас, бедовых мальчишек, много. Приятели кричали предостерегающе, но я в упоении скоростью не слышал. Передний «студебекер» затормозил, стал – и задний ударился бампером в него совсем рядом со мной. Даже прищемило рубашку. Для моей смерти машине надо было стукнуться чуть левей.
…А та припорошенная снегом полынья на Большом Иргизе, в которую ухнул обогнавший меня на коньках Юрка Малютин. Мы бегали на равнинах, но у него коньки были получше, «дутики». Ухнул и не показался более, лишь шапка осталась на воде – серая армейская шапка с завернутыми ушами.
…А мой мотоцикл, мечта молодости, на исполнение которой откладывал из тощих инженерных заработков, мой славный «Иж»! Тут уж вообще:
– случаев падения при обгонах вблизи колес встречного транспорта было четыре. (Один, самый памятный – с автоинспектором, который меня арестовал за лихую езду и конвоировал в ГАИ на втором сиденье. Рухнули на крутом вираже, на перекрестке: машины спереди, машины сзади… на метр ближе к ним – и конец);
– случаев езды пьяным ночью по крымскому серпантину (и без фар, при свете луны, с девушкой на втором сиденье, которая взбадривала меня объятиями… поэзия!) было… один. Другого и не надо, в сущности, это та же полутонная бомба с «хейнкеля». Как уцелел!
– а случай в ночном Львове, когда долго плутал в поисках Самборского тракта, наконец нашел, дал на радостях газок… и влетел на ремонтный участок, на вывороченные полуметровые плиты брусчатки. Руль вырвало из рук, мотоцикл в одну сторону, я – в другую, головой на трамвайные рельсы – и налетает сзади сверкающий огнями трамвай. «Вот и все», – не успел даже испугаться. Только досада – будто отнимают недочитанную книгу.
