– к этому стеклообразному комку, бесструктурному мозгу меркурианских «черепах» из люкс-вариантов с биокрыльями! Слушай, а ведь и впрямь там что-то такое: при надлежащих – меркурианских – температурах, может (должен) обнаружиться способ к локальным изменениям под воздействием входных импульсов… к пробоям каких-то участков, к формовке в них усилительных, переключающих и всяких там логических элементов. И естественно, от всех внешних впечатлений, от жизненных переживаний у каждого меркурианина будет формироваться своя, индивидуальная структура мозга. А когда меркурианин умирает, вещество выходит из режима. Если же и внешние условия изменятся – как для мозга, привезенного нашими астронавтами, – то структура и вовсе стирается. Как и не было.
Придвигаю журнал, начинаю записывать эту догадку… и спохватываюсь: здесь-то, в этом журнале, нет смысла записывать такое. Там, где я исследую то вещество, мы не ведем журналы: диктуем и снимаем на видеомаг с передачей данных в электронный архив института. Да и не в записи счастье. Главное, реализация идейки здесь открывает путь к разрешению проблемы там. Вот она, надвариантность нового знания!
2
Засиделся, тело просит движений. Встаю, беру пинцетом матрицу, несу на аналитические весы.
Включаю подсветку – зелено освещается шкала миллиграммов. Уравновешиваю. Матрица весит 460 миллиграммов. Даже полграмма не тянет – а сколько в ней всего:
– предсказание германия Менделеевым («Это будет плавкий металл, способный в сильном жару улетучиваться и окисляться… он должен иметь удельный вес около 5,5 г/см3») и открытие его Винклером;
– квантовая теория металлов и полупроводников Зоммерфельда и Шоттки (да и вообще вся «квантовая буря» начала века) и открытие супругами Иоффе барьерного перехода в кристаллах;
– гальванопластика Фарадея и Якоби, теория диффузии примесей в кристалле Кремера и его же вакуумный метод; открытие выпрямляющего действия полупроводниковых кристаллов, сделанное независимо россиянином Лосевым, французом Бранли и немцем Грондалем…
– а способ вытягивания монокристаллов из расплава Чохральского, без чего вообще не было бы полупроводниковой электроники, а метод фотолитографии, а… да всего не вспомнишь, не перечтешь! Множество людей – умных, знающих, талантливых работяг – вложили до меня в эту матрицу свои идеи, находки, труд. Только на самой вершине этой горы знаний моя идея и моя работа. Встал на цыпочки и дотянулся до звезды.
…Как звали Лосева? Олег? Николай? Не помню, хоть и читал о нем что-то. А Чохральского? Кто его знает – Чохральский и Чохральский. Где он жил, кто он: соотечественник, поляк, американец? Тоже неведомо. Только о самых хрестоматийных что-то знаю: портретный Менделеев похож на попика из села, диссертацию он сделал о смесях спирта с водой (то-то, поди, напробовался); Фарадей не имел высшего образования, звали его Майкл – Михаил, как нашего Полугоршкова. Мишуня Фарадей. У академика Иоффе была лысина, толстые седые усы и крупный нос – видел как-то в президиуме научной конференции. И… и все. Остальные и вовсе для меня не люди, а метки на способе, теории, эффекте. Зато сами теории-способы-эффекты я знаю досконально.
…Вот, скажем, я-здешний, тщеславный инженер, возьму и назову этот способ записи диодов в матрицы «методом Самойленко» (не назову, не решусь, нынче это не принято). И попадет мой метод в вузовский учебник по узкой специализации. Студенты и аспиранты будут вникать, думать: хорошо, наверное, человек живет, ловко устроился, в учебник даже попал!
…Как ладил с начальством Винклер? Сколько детей было у Лосева? Ссорились ли супруги Иоффе? Как здоровье мистера Кремера, если он еще жив?
Черт побери, ведь все это жизни человеческие. Только малую долю их составляет какой-то способ, эффект, изображение… Так ли? Малую ли?
Новая мысль зреет во мне – и выпирает словами «…здесь нет никакой несправедливости». Нет несправедливости в том, что от личности исследователя или изобретателя, от всей жизни остается малость – метка при новом (небольшом, как правило) знании; а все прочее, что напоминало его существование, что вознесло и свело в могилу, оказывается не стоящим упоминания. Потому что не малость это и не метка – новая информация, которая необратимо меняет мир. Сдвигает его по Пятому в сторону все больших возможностей.
…Ночь сменяет день, зима сменяется весной, весна – летом, сушь – дождем, и все это обратимо, от круговорота планеты и веществ на ней. Зарождается и растет живое существо: дерево, зверь, человек – но это обратимо, потому что умрут они все. И варианты наши житейские – с мучительными выборами и расчетливыми терзаниями – также обратимы, незримо смыкаются и компенсируются за пределами четырех измерений; альтернативы не упущены, они лишь отложены; все выгадывания суть перестановки в пределах заданной суммы.
А необратимо меняет мир только мысль человеческая. Надолго; может быть, навечно.
…И не важно, что сами первооткрыватели возможностей (как и здесь-сейчасный я) куда ближе принимали к сердцу отношения с начальством, коллегами, женщинами, чем отношение к их идеям, больше печалились о неустроенности в быту, чем об устройстве первых опытов. Важно, что были идеи и опыты. Нет никакой несправедливости, что запомнились именно необратимые изменения, кои произвели в жизни мира эти люди, – а не житейская болтанка, которая у них была, в общем, такая, как у всех.
…И мир перебрасывается в иное состояние. Из века в век, из года в год нарастает в нем количество диковинных предметов, каких не было раньше, растут их размеры, массы, а у подвижных – скорость и сила движений. Предметы, которые были сначала замыслами, а еще до этого лишь смутным стремлением человека выразить себя. Созиданию сопутствуют разговоры о «пользе», но они лишь вторичный лепет не видящих дальше своего носа – звуки, сопровождающие процесс. Сооружения, машины, искусственные тела распространяются, разрастаются, заполняют сушу и реки, выплескиваются в моря, в атмосферу, в космос… и все больше, крупнее, выше, дальше, быстрей!
Шевелись, материя, пробуждайся от спячки, планета, – человек пришел!
В комнате темно, за окном сине. Я стою возле аналитических весов, тру лицо – но все это уже не реально. Так бывает. Блистают, накладываясь друг на друга, алмазные грани многих реальностей. Выстраиваются в перспективу туннелями сходные контуры интерьеров. И гремит, перекатывается в них громоподобным эхом бытия не словесная, но очень понятная мысль: «Ты не искал бы меня, человек, если бы не нашел!»
Да, так – я чувствовал, а теперь понял.
Какой простор! Причастность к подлинной жизни мира наполняет меня радостной силой. Я иду, будто лечу, – делаю несколько шагов в направлении стены, которой, я знаю, теперь здесь нет. Несколько шагов, равных межпланетному перелету.
Поднимаюсь на помост, сажусь в мягкое сиденье с поручнями. Последняя мысль, начатая еще там: если бы мир не заворачивал все круче по Пятому, как бы мы отличали прошлое от будущего!
Я перешел.
3
Отступают, сникают, стушевываются множественные рельефы и пейзажи мысли. Все снова однозначно, конкретно: в комнате темно, за окнами сине. Только огоньки индикаторных лампочек, красные и зеленые, тлеют слева от меня: там пульт «мигалки»-эмоциотрона. Я в Нуле. Сейчас здесь никого нет. Но машина включена – на всякий случай именно таких возвратов.
