…Бедный Герка, несчастный лабораторный шут гороховый! Как оно действительно бывает: и человек не хуже других, способный исследователь, дельный работник, а установится к нему дурноватое отношение, через «бу-га-га», и все вроде не в счет. Он сам еще по слабости характера подыгрывал, ваньку валял. Ох, как меня сейчас гнетет чувство вины перед ним – за подначку, за дурацкую «версию», что жена его бьет (я автор, я)! И перебросили его по Пятому шутовским способом… оправдывался: «Прледчувствие останавливает». Правильное было предчувствие.
…Выходит, один я остался более-менее полноценным вариаисследователем. Кепкин погиб, Тюрин не может, Стриж «мерцает» – каждый раз неясно, появится ли он еще. И вернуться в Нуль-вариант все трудней, такое впечатление, что он съеживается, будто шагреневая кожа, – особый кусочек пространства-времени. Без прошлого, без влияния на что бы то ни было… и без будущего? Что, в самом деле, меня ждет здесь?
4
И я останавливаюсь, будто налетел на препятствие. Гляжу во тьму расширенными глазами. Холод в душе, мурашки по коже.
…А тоже самое, что и Кепкина! То есть не обязательно атомная война – достаточно вылетевшего из-за угла самосвала. Как меня до сих пор-то еще не угораздило… и как до сих пор не понял этого! Есть много вариантов «pas moi», в которых меня уже нет. Есть такие, где мне еще жить да жить. По этой же статистике должны быть и переходные между теми и другими – такие, в которых конец мой не в прошлом и не в будущем, а сейчас, лишь сдвинут по Пятому. Сколько всего моих вариантов с существенными различиями: тысячи? сотни тысяч? Ведь это не что-нибудь, а десятки, сотни или тысячи моих смертей! Не успеешь оглядеться – и крышка.
…Кто знает, если бы дошел до этой мысли умозрительно, то рассуждал бы, наверное, спокойней, но сейчас, после того как я нашел здесь и тащил на плече в клинику умирающего Герку, все куда более зримо. Я с ужасом смотрю в сторону стартового кресла: никакая сила не заставит меня более взойти на помост и сесть в него. И так сегодня чуть не гикнулся от импульса.
…Главное дело, не знаем, куда какая ПСВ ведет. С самого начала нацелились на одно: переброситься, сдвинуться по Пятому. Куда – не важно. И не думали об этом.
А вот, оказывается, какова плата за это знание. В обычном существовании жизнь одна и смерть одна. А в надвариантном состоянии жизнь-то все равно одна (потому что это моя жизнь), хоть и обогащенная новыми воспоминаниями и впечатлениями, а смертей-кончин меня ждет много!
– Что, струсил? – спрашиваю я себя вслух. Мой голос глухо отдается от стен. Опускаюсь на край помоста, провожу руками по лицу, делаю глубокие вдохи. И верно, струсил, сердце частит. Хреновый все-таки из тебя вариаисследователь, Кузя!
…С Кадмичем бы надо это обсудить, поставить ему такую задачу. Возможно ли просчитать в ЭВМ, посмотреть как-то математически: что маячит в глубине ПСВ? Или нет?..
А если установит, что невозможно, не просматривается Пятое измерение на манер шоссе перед автомобилями, – не перебрасываться вовсе? Зачем же я тогда стремлюсь в Нуль?
…В каком-то последующем перебросе мне не повезет. То, что Кепкин добрался в Нуль, скорее исключение, чем правило, для гибнущих вариаисследователей. Не вернусь, останется один Тюрин. Он подождет-подождет, да и попытается сам перейти – и наперед ясно, чем это для него кончится.
Смирнова и Убыйбатько после этого… ну, наверное, просто «отключатся» от Нуль-варианта, перестанут выпячиваться в него поступками и прическами. Пал Федорыч тоже – да он, похоже, уже выбыл из игры после той пальбы электролитов.
И очень может быть, что с безнадзорно включенной «мигалкой»-эмоциотроном тогда произойдет то же, что случилось с нею в иных вариантах: перегрев, короткое замыкание… и пожар. Останется обгоревший корпус с дырами приборных гнезд, его выставят на задний двор, а потом спишут. Как, с каким объяснением? Э, слова для акта найдутся.
И все. Нуль-вариант сомкнется с другими.
Неужели к тому идет?..
Чем попадать под обух, я могу просто встать и уйти?
…Из-за чего, собственно, на рожон-то лезть? Сначала ясно: реализовать новую идею и тем утвердить себя. А дальше? Ведь практического выхода это задание не имеет.
Ну протопчем мы для человечества эту тропинку в Пятое, все люди смогут свободно скользить по измерениям мира возможностей… и что? Сначала они, люди мира сего, увлеченные маячащей перед носом «морковкой счастья», будут рассматривать свои варианты так: ага, это я упустил, надо учесть и в следующий уж раз… а вот здесь я выгадал, молодец!.. а этого надо бы избежать… то есть все новое подчинят старым целям. Но постепенно вариаисследование поднимет их над миром, отрешит от расчетов и выгод, от напряженной суеты. Изменятся цели человеческого существования. Как? Я не знаю.
Единственный пока «практический выход» – это то, что я предупредил Сашку о бромиде бора. Что же, и дальше мне, подвергая себя реальным опасностям, спасать его от опасности в большой степени мнимой?
Как сказано у Гоголя: «С одной стороны, пользы отечеству никакой, а с другой… но и с другой стороны тоже нет пользы!»
Сижу в темноте – локти на коленях, лицо в ладонях. Я не испуган, нет. Я в смятении.
Глава 12
Возвращение
Вероятность того, что пуговицы на штанах расстегнутся, намного превосходит ту, что они сами застегнутся.
Следовательно, застегивание штанов – процесс антиэнтропийный. С него начинается покорение природы.
К. Прутков-инженер. Мысль № 191
1
Музыкальный сигнал перехода. Не наш сигнал, что-то скрипично-арфовое, подобное дуновению ветра над кронами деревьев. Вскакиваю, оборачиваюсь – смутный силуэт человека в кресле. Сашка?
Включаю свет.
О боже, Люся, моя возлюбленная. Моя жена, отбитая у Стрижевича, его вдова, к которой ушел от Лиды… женщина, которую я упустил почти во всех вариантах. Но там, где не упустил, у нас любовь, какой у меня не было и не будет.
– Ты? Почему ты здесь?
Сейчас я озадачен и, если честно, не очень рад встрече: помню, как давеча рассматривал себя в зеркальце гальванометра. Рожей не вышел я сейчас для встречи с ней, для ее вариантов.
Она непринужденно сходит с помоста. Тяжелые темные волосы уложены кольцами. На Люсе серая блуза в мелкую клетку, кремовые брюки – все по фигуре и к лицу. На широком отвороте блузы какой-то то ли жетон, то ли значок: искрящийся в свете лампы параллелограмм, длинные стороны горизонтальны, внутри много извилистых линий.
Она кладет мне на плечи теплые руки, приникает лицом к груди – моя женщина, надвариантно моя. Моя судьба.
– Я боялась, что ты больше не вернешься.
– Постой… погоди с лирикой-то. (Я строг, не даю себе размякнуть. Знаем мы эти женские штучки!) Во-первых, куда я должен вернуться? Где мы вместе, я уже есть, а где нет… тому и не бывать. Во-вторых, ты-то, ты-то сюда как попала – будто с неба?
