В один заплыв я притаскивал в зубах две, а то и три утки, это нетрудно, надо только суметь ухватить их за шеи.
Позже, когда я удостоился чести быть представленным ко двору, то видел, как дамы-линзы, сопутствуемые зеркальщиками, несли охрану священной особы короля Зии Тик-Така, не подпуская к нему своими хорошо сфокусированными «зайчиками» никого ближе пятнадцати ярдов.
Ради полноты описания должен заметить, что тикитакские дамы умеют образовывать в себе не только увеличительные, но и уменьшительные линзы – тоже повсеместно и искусно. Пожилые тикитакитянки умеют ими придать себе (правда, ненадолго) кажущуюся миниатюрность, изящество, свежесть – качества излишние в домашнем хозяйстве, но столь притягательные для мужчин. Когда же сбитый с толку, распаленный ловелас приблизится на необходимую дистанцию, он попадает в мощные жаркие объятия, из которых не так просто освободиться.
Тикитакские матроны умеют не быть обойденными судьбой. Особенно худо приходится мужу, если он подобным образом попадает в объятия своей жены.
Имельдин уверял меня, что именно поэтому на острове гораздо больше вдов, чем вдовцов.
* * *
Но самое серьезное применение этих свойств я увидел незадолго до того, как вынужден был покинуть Тикитакию. Город в это утро был взбудоражен новостью, что к острову приближается заморский корабль.
В ту пору я уже чувствовал себя вполне тикитаком, имел друзей и знакомых.
Аганита родила сына, которому мы дали диковинное здесь имя Майкл, несколько раздобрела и начинала сама управляться на кухне; жизнь налаживалась. Поэтому вначале я почувствовал то же любопытство, что и другие островитяне, направившиеся к западному берегу поглазеть. Только я не совсем понимал, на что они будут глядеть.
Корабль стоял на якоре в полутора милях от берега, того самого обрывистого, с галечным пляжем внизу, на который когда-то выбросило и меня.
Он, видимо, подошел еще вечером.
Утро было ясное, море рябил слабый бриз, поднявшееся из-за гор солнце хорошо освещало корабль. Я смотрел, стоя на обрыве и составив руки подзорной трубой: это было трехмачтовое, судя по глубокой посадке, хорошо нагруженное судно – скорее всего фрегат. Я выдвинул вперед левую кисть для большего увеличения, напряг глаза – и мое сердце забилось чаще: сходящиеся к центру синие и белые полосы, британский королевский флаг.
Мысленно я теперь был там: понимал и осторожность капитана, не разрешившего высадиться на незнакомый остров к ночи, и нетерпеливое стремление команды ощутить после долгого плавания землю под ногами, пополнить запасы воды и пищи… Да и, если не окажутся здесь испанцы, голландцы, португальцы или иные проворные европейцы, присоединить эту территорию к владениям британской короны.
Я заметил движение на корме: выбирали якорь. Фрегат, осторожно маневрируя, двинулся против ветра в сторону острова. В свою «подзорную трубу» я различал, как на носу два матроса готовятся замерять глубину, а на верхней палубе расшнуровывают и оснащают к спуску на воду бот.
В это время позади послышался топот многих копыт. Я оглянулся: к обрыву приближался отряд. Непрозрачные тяжеловозы с длинными гривами и мохнатыми копытами несли на своих широких спинах самых массивных дам города; на других лошадях гарцевали многочисленные зеркальщики; в арьергарде мулы рысцой тащили на себе вязанки бамбуковых жердей. За отрядом, кто на чем, тянулись горожане-болельщики.
Во главе процессии рысила на золотистом першероне наша соседка Адвентита.
Я знал ее полный титул: ее превосходительство командир самообороны западного побережья Адвентита Пиф-Паф, но как-то не принимал его всерьез. Может, это было потому, что я знал и процедуру назначения такого командира: выбиралась самая многодетная и дородная вдова, в случае равенства у претенденток числа детей дело решал вес (у Адвентиты было двенадцать детей и добрых семь пудов, муж скончался при исполнении обязанностей); а может, и потому, что именно ее отпрыски больше других досаждали мне дразнилкой: «Гули-Гули Демихом! Гули-Гули Демихом!» – выкрикиваемой звонким хором. Сама вдова их урезонивала; она постоянно была заморочена и ими, и ведением хозяйства.
Но сейчас, когда зеркальщики принялись споро возводить из жердей вдоль обрыва помосты (куда более основательные и широкие, чем наш охотничий), я понял, что дело назревает серьезное: охота на корабль. В отряде – не менее шести десятков вдов, при каждой – три зеркальщика, солнце в выгодной позиции; если все они направят на фрегат лучи тройной убойной силы, тому несдобровать. Я решил, как сумею, послужить соотечественникам.
Адвентита находилась на правом фланге шеренги помостов. Пока я добежал, она – массивная и мощная, как боевой слон, переливающаяся внутри розовыми оболочками органов и янтарно-желтым костяком, почтительно подпираемая снизу зеркальщиками – успела по перекладинам взобраться на свой помост; отдышалась и подала зычным голосом команду:
– Бабоньки-и-и… по три рассчитайсь! Первая!..
Оттеснив зеркальщика-адъютанта, я вскарабкался к ней.
– Тебе что здесь надо, Гули? Хочешь стать зеркальщиком?
– Адвентитушка… соседушка-лапушка… прелесть моя… – я решил идти напрямую, – эти темнотики на корабле – из моей страны. Не губите их. Напугайте… ну, сожгите верхушку передней мачты – и они уберутся восвояси. А? Радость моя… – И я хорошо погладил ее: любая женщина, даже генерал, любит ласку.
– Не лапай мои боевые поверхности, – пророкотало ее превосходительство, – я при исполнении. Радость… вот скажу Аганите. – Но сердце ее дрогнуло, я видел.
Между тем корабль приближался, от него до обрыва оставалось не более восьми кабельтовых.
– Бабоньки-и! – снова зычно обратилась вдова к отряду. – Здесь Демихом Гули хлопочет за своих. Просит отпугнуть их. Как, уважим, а?
– Можно… уважим! – после паузы донеслось с помостов. – Он парень ничего, хоть и темный. Пугнем – и пусть уматывают!
– Тогда слуш-шай: эрррравняйсь! Даю настройку: а тики-так, тики-так, тики-так, тики… вжик! А тики-так, тики-так, тики-так, тики… вжик!
Это был не тот успокаивающий умеренный ритм – наоборот, боевой, активный.
Боевой ритм, как бывает боевой клич. Будь я полководцем, я ввел бы такой в своей армии перед началом атаки.
– А тики-так, тики-так, тики-так, тики… вжик! – гулом пошло по помостам.
– А тики-так, тики-так, тики-так, тики… вжик!
С правого фланга я видел, как дамы подравнивались. От Адвентиты параллельными линиями на фоне неба вырисовывались груди и животы второй, третьей и четвертой тикитакитянок. Но еще отчетливей выстраивалось все у них внутри: пунктирной перспективой уходили вдаль печень в печень, таз в таз, позвонок в позвонок, мозг в мозг, афедрон в афедрон. Не впервой, видно, вдовы выступали таким строем. Я обратил внимание на то, что и волосы у них, мощные темные гривы, все закручены на головах одинаковыми узлами и тоже образуют линию. Зеркальщики позади подравнялись и замерли, держа зеркала как щиты.
