– А тики-так, тики-так, тики-так, тики… вжик! – рокотало над обрывом, заглушая шум прибоя.
Наконец произошло главное равнение: сердца всех дам и всех зеркальщиков забились в одном ритме и в одной фазе – пунктиры пульсирующих комков. И мое сердце сокращалось в этом ритме, я тоже переживал боевой восторг.
– Бабоньки-и… товсь!
Подобно тому как бомбардир перед выстрелом прочищает банником дуло своей мортиры, так и Адвентита круговыми движениями намоченной спиртом ветоши, которую подал ей зеркальщик-адъютант, протерла свои оптические поверхности.
Это же по команде «товсь» сделали на всех помостах.
– Мужички-и, средними зеркалами… свет! – (Средний зеркальщик на каждом помосте, повернув зеркало, отразил солнечные лучи в спину своей дамы. Строй вдов желтовато засиял.) – Бабоньки-и… в фор-бом-брамсель фок-мачты – целься!
И ее превосходительство (а за ней и весь строй) прицельно выставила перед лицом кисти.
Я тоже соорудил из ладоней «подзорную трубу» и увидел, как верхний парус передней мачты фрегата вдруг ослепительно засиял – будто его осветило отдельное солнце. «И ни одна не ошиблась, знают, – отметил я в уме. – Видно, не первый это для них корабль».
– Помалу-у… чирком слева направо… пли!
Огненное пятно на парусе превратилось в слепящий штрих. Верхушка мачты враз окуталась дымом, вспыхнула, отломилась и рухнула на палубу вместе с горящим парусом и флагом. На фрегате возникла паника, но капитан ее быстро прекратил. Матросы забегали с баграми, ведрами. Через минуту дымящийся обломок фок-мачты полетел в воду.
Будь я капитаном этого злосчастного фрегата, конечно, сразу же приказал бы уходить от непонятной опасности на всех уцелевших парусах, тем более и ветер был попутный. Но командовал не я, а тот капитан, вероятно, был самолюбив, отважен и мечтал о славе. Он развернул корабль в боевую позицию. Фрегат дал по обрыву залп из всех двадцати пушек правого борта. Дистанция была предельная, вышел недолет, ядра лишь взбили фонтаны брызг у самого берега.
Несколько капель попало на «боевую поверхность» Адвентиты.
– Ах та-ак! – рыкнула она, отираясь, и глянула на меня с такой внутренней выразительностью, что на сей раз из всех ее прелестей я воспринял лишь скелет: будто сама смерть зыркнула на меня пустыми глазницами. – А ну брысь, пока не испекла!
Я и сам не помнил, как оказался внизу.
– Мужички-и, всеми зеркалами… свет! – (Строй вдов засиял тройным накалом.) – Бабоньки-и… Первые – по носу распределение, вторые – по центру точкой на прожог, третьи – по корме распре-деленно-о… целься-а!
Дамы снова прицельно выставили ладони. В свою «подзорную трубу» я видел, как окутавший фрегат дым от залпа будто пронзили острия огненных кинжалов: они воткнулись в нос, корму и борт под пушечной палубой.
– По грубияна-ам!.. залпом!.. пли!!!
Корма и нос запылали сразу, как смоченная нефтью пакля. Середина чуть запоздала, но там за веерной вспышкой последовал грохот оглушительного взрыва. Видимо, световой луч, прожигая борт и переборки, попал в кюйт-камеру.
Корабль разломился, охваченные пламенем половины стали погружаться в воду.
И дамы с зеркальщиками на помостах, и тикитаки-болельщики вокруг – все вопили, ревели, визжали от восторга. Один я, понимая, что сейчас, с какой стороны ни взгляни, мое «инто» выражает ненависть и отвращение к этому острову и его жителям, поскорее удалился в заросли. Подумать только: сорокапушечный фрегат, украшение британского флота, владыки морей, уничтожен в одну минуту… и чем? Задами перезрелых матрон.
Глава пятая
Автора вызывают в Академию наук. Он отвечает на странные вопросы. Недоумение автора. Диспут о первоосновах материи. Автор принимает участие в диспуте
Приношу извинения читателю, что, увлекшись одной темой, я нарушил хронологию повествования.
Только через полгода я был вызван в Тикитакскую Академию наук на собеседование. Правда, нельзя сказать, что обо мне забыли: из академии не раз запрашивали Имельдина по видеосвязи, как мои дела. Сотрудники АН – в частности, те два медика, приятели тестя, – наведывались узнать о моих успехах. «Успех», увы, был пока лишь один: с Аганитой. В остальном мне похвалиться было нечем. Имельдин куда лучше знал английский, чем я тикитанто.
Кости мои, несмотря на ежедневные щедрые инъекции тиктакола, упорно не желали прозрачнеть. Приятели-медики утешали тестя тем, что и с другими темнотиками было так же; но тот, человек самолюбивый и неудачливый, все надеялся, что у него со мной получится лучше, чем у других с другими, – и отвечал на запросы, что я еще не готов. Наконец у академиков лопнуло терпение, и прибыл приказ представить меня таким, как есть.
Не скрою, что я возлагал большие надежды на визит в академию. В конце концов, я прибыл сюда – хоть по несчастному стечению обстоятельств и в жалком виде – из могущественной и просвещенной страны, где был далеко не последним человеком. Если я расскажу о ее славной истории, о развитии у нас наук, техники и ремесел, об открытиях и изобретениях европейских ученых, о нашей промышленности, торговле и армии – отношение ко мне не может не измениться.
Постыдная кличка Демихом будет забыта. Да и не только… Если мне, к примеру, предложат звание иностранного члена их академии, я не стану упираться.
И тесть мой, как выяснилось, возлагал на этот визит надежды. Перед тем как мы отправились в центр города, он наголо обрил голову; показавшись мне, спросил не без самодовольства:
– Ну как, впечатляет?
Я впервые так близко видел полностью прозрачный череп и мозг за ним: все извивы складок на обоих полушариях, пульсирующие алые прожилки на серой поверхности; у меня тошнота подступила к горлу с непривычки.
– С волосами ты выглядишь приятней, – сдержанно сказал я.
– При чем здесь приятность?!
По дороге он растолковал мне, что в АН как раз начался конкурс на замещение вакантных должностей в различных отделах и секторах. Достойных претендентов отбирают просто: по числу извилин в мозгу. Если у двух наилучших эти числа одинаковы, должность достается тому, у кого их больше в лобной доле – месте мозга, где сосредоточено абстрактное мышление. Имельдин участвовал в прошлом конкурсе, но не прошел; хочет попытать счастья еще раз.
Не навязываю свое мнение просвещенному читателю, но лично мне импонировало стремление тикитаков при распределении должностей руководствоваться простой количественной мерой: где по весу, где по числу извилин. Да и чем такой критерий хуже применяемого у нас «числа научных трудов»? Ведь и «труды» эти не читают, а считают.
Должен сказать наперед, что ни мои, ни его надежды не оправдались. На процедуре конкурса я не присутствовал, меня с непрозрачным, да еще покрытым волосами черепом просто не пустили в зал, а когда потом спросил опекуна, он только махнул рукой:
