Но бог мой, какие только реактивы не требовала машина: от дистиллированной воды до триметилдифторпарааминтетрахлорфенилсульфата натрия, от ДНК и РНК до бензина марки „Галоша“! А какие замысловатые технологические схемы приходилось мне собирать!
Лаборатория на глазах превращалась в пещеру средневекового алхимика; ее заполнили бутыли, двугорлые колбы, автоклавы, перегонные кубы – я соединял их шлангами, стеклянными трубками, проводами. Запас реактивов и стекла исчерпался в первую же неделю – приходилось добывать еще и еще.
Благородные, ласкающие обоняние электрика запахи канифоли и нагретой изоляции вытеснили болотные миазмы кислот, аммиака, уксуса и черт знает чего еще. Я бродил в этих химических джунглях как потерянный. В кубах и шлангах булькало, хлюпало, вздыхало. Смеси в бутылях и колбах пузырились, бродили, меняли цвет; в них выпадали какие-то осадки, растворялись и зарождались вновь желеобразные пульсирующие комки, клубки колышущихся серых нитей. Я доливал и досыпал реактивы по численным заказам машины и уже ничего не понимал…
Потом вдруг машина выстучала заказ еще на четыре печатающих автомата. Я ободрился: все-таки машина интересуется не только химией! – развил деятельность, добыл, подсоединил… и пошло!
(Наверное, у меня тогда получился тот самый эшбианский „усилитель отбора информации“ или что-то близкое к нему… Впрочем, шут его знает! Именно тогда я запутался окончательно.)
Теперь в лаборатории стало шумно, как в машинописном бюро: автоматы строчили числа. Бумажные ленты с колонками цифр лезли из прямоугольных зевов, будто каша из сказочного горшочка. Я сматывал ленты в рулоны, выбирал числа, разделенные просветами, переводил их в слова, составлял фразы.
„Истины“ получались какие-то странные, загадочные. Ну, например: „…двадцать шесть копеек, как с Бердичева“ – одна из первых. Что это: факт, мысль? Или намек? А вот эта: „Луковица будто рана стальная…“ – похоже на „Улица будто рана сквозная…“ Маяковского. Но какой в ней смысл? Что это – жалкое подражание? Или, может, поэтическое открытие, до которого нынешние поэты еще не дошли?
Расшифровываю другую ленту: „Нежность душ, разложенная в ряд Тейлора, в пределах от нуля до бесконечности сходится в бигармоническую функцию“. Отлично сказано, а?
И вот так все: либо маловразумительные обрывки, либо „что-то шизофреническое“. Я собрался было отнести несколько лент матлингвистам – может, они осилят? – но передумал, побоялся скандала. Вразумительную информацию выдавал лишь первый автомат: „Добавить такие-то реактивы в колбы № 1, № 3 и № 7“, „Уменьшить на 5 вольт напряжение на электродах от 34-го до 123-го“ и т. д. Машина не забывала „питаться“ – значит она не „сошла с ума“. Тогда кто же?..
Самым мучительным было сознание, что ничего не можешь поделать. И раньше у меня в опытах случалось непонятное, но там можно было, на худой конец, тщательно повторить опыт: если сгинул дурной эффект – туда ему и дорога, если нет – исследуем. А здесь – ни переиграть, ни повернуть назад. Даже в снах я не видел ничего, кроме извивающихся белых змей в чешуе чисел, и напрягался в тоскливой попытке понять: что же хочет сообщить машина?
Я уже не знал, куда девать рулоны перфолент с числами. У нас в институте их используют двояко: те, на которых запечатлены решения новых задач, сдают в архив, а прочие сотрудники разносят по домам и применяют как туалетную бумагу – очень практично. Моих рулонов хватило бы уже на все туалеты Академгородка.
…И когда хорошим апрельским утром (после бессонной ночи в лаборатории: я выполнял все прихоти машины – доливал, досыпал, регулировал…) автомат № 3 выдал мне в числах фразу „Стрептоцидовый стриптиз с трепетом стрептококков…“, я понял, что дальше по этому пути идти не надо. Я вынес все рулоны на полянку в парке, растрепал их (кажется, я даже приговаривал: „Стрептоцид, да?.. Бердичев?! Нежность душ?! Луковица…“ – точно не помню) и поджег.
Сидел около костра, грелся, курил и понимал, что эксперимент провалился. И не потому, что ничего не получилось, а потому, что вышла „каша“… Когда-то мы с Валеркой Ивановым смеха ради сплавили в вакуумной печи „металлополупроводниковую кашу“ из всех материалов, что были тогда под рукой. Получился восхитительной расцветки слиток; мы его разбили для исследований. В каждой крошке слитка можно было обнаружить любые эффекты твердого тела – от туннельного до транзисторного, – и все они были зыбкие, неустойчивые, невоспроизводимые. Мы выбросили „кашу“ в мусорный ящик.
Здесь было то же самое. Смысл научного решения в том, чтобы из массы свойств и эффектов в веществе, в природе, в системе, в чем угодно выделить нужное, а прочее подавить. Здесь это не удалось. Машина не научилась понимать мою информацию… Я направился в лабораторию, чтобы выключить напряжение.
И в коридоре мне на глаза попался бак – великолепный сосуд из прозрачного тефлона размерами 2 × 1,5 × 1,2 метра; я его приобрел тогда же, в декабре, с целью употребить тефлон для всяких поделок, да не понадобилось. Этот бак навел меня на последнюю и совершенно уж дикую мысль. Я выставил в коридор все печатающие автоматы, на их место установил бак, свел в него провода от машины, концы труб, отростки шлангов, вылил и высыпал остатки реактивов, залил водой поднявшуюся вонь и обратился к машине с такой речью:
– Хватит чисел! Мир нельзя выразить в двоичных числах, понятно? А даже если и можно, какой от этого толк? Попробуй-ка по-другому: в образах, в чем-то вещественном… черт бы тебя побрал!
Запер лабораторию и ушел с твердым намерением отдохнуть, прийти в себя. Да и то сказать: последнюю неделю я просто не мог спать по ночам.
…Это были хорошие десять дней – спокойные и благоустроенные. Я высыпался, делал зарядку, принимал душ. Мы с Ленкой ездили на мотоцикле за город, ходили в кино, бродили по улицам, целовались. „Ну, как там наши твердые схемы? – спрашивала она. – Не размякли еще?“ Я отвечал что-нибудь ей в тон и переводил разговор на иные предметы. „Мне нет дела ни до каких схем, машин, опытов! – напоминал я себе. – Не хочу, чтобы однажды меня увезли из лаборатории очень веселого и в рубашке не по росту с длинными рукавами!“
Но внутри у меня что-то щемило. Бросил, убежал – а что там сейчас делается? И что же это было? (Я уже думал об эксперименте в прошедшем времени: было…) Похоже, что с помощью произвольной информации я возбудил в комплексе какой-то процесс синтеза. Но что за синтез такой дурной? И синтез чего?»
Глава третья
Официант обернул бутылку полотенцем и откупорил ее. Зал наполнился ревом и дымом, из него под потолком вырисовались небритые щеки и зеленая чалма.
– Что это?!
– Это… это джинн!
– Но ведь я заказывал шампанское! Принесите жалобную книгу.
Современная сказка
«…Человек шел навстречу мне по асфальтовой дорожке. За ним зеленели деревья, белели колонны старого институтского корпуса. В парке все было обыкновенно. Я направлялся в бухгалтерию за авансом. Человек шагал чуть враскачку, махал руками и не то чтобы прихрамывал, а просто ставил правую ногу осторожней, чем левую; последнее мне особенно бросилось в глаза. Ветер хлопал полами его плаща, трепал рыжую шевелюру.
