К этому времени он уже четко представлял себе двоичную арифметику ощущений: «больно» – «приятно». И ему пришло в голову, что самый простой способ подчинить сознанию процессы в клетках – это заставить их болеть. Весьма возможно, что этому изобретению способствовал случай с сосулькой: идея пришла в голову после него.
Действительно, клетки, которые разрушались и гибли от различных причин, давали весьма ощутимо знать о себе. Они ныли, саднили, покалывали – будто кричали о помощи. Организм и сам, без команды «сверху», бросал им на помощь лейкоциты крови, тепло воспаленной ткани, ферменты и гормоны: оставалось либо ускорять, либо тормозить усилиями сознания эти микроскопические бои за жизнь.
…Он колол и резал мышцы всюду, куда только мог дотянуться иглой или ланцетом. Впрыскивал под кожу смертельные дозы культур тифозных и холерных бактерий. Дышал парами ртути, пил растворы сулемы и древесный спирт (на более быстродействующие яды, правда, не хватило духа). И чем дальше, тем проще его организм справлялся со всеми осознаваемыми опасностями.
А потом он возбудил в себе рак. Возбудить в себе рак! Любой врач плюнул бы ему в глаза за такое заявление. Возбудить рак, мыслимое ли дело – для этого ведь надо знать, от чего возникают раковые опухоли. По совести говоря, он не стал бы утверждать, что знает причины рака, – просто потому, что не может перевести на язык слов все те ощущения, что сопровождали перерождение клеток кожи на правом боку… Он начал с того, что выспрашивал пациентов, проходивших в лаборатории радиобиологии курс гамма-терапии: что они чувствуют? Это было немилосердно: расспрашивать напуганных, тоскующих, кривящихся от болей людей об их переживаниях и не обещать ничего взамен, – но так он вживался в образ больного раком.
…Опухоль разрасталась, твердела. От нее стали ответвляться наросты – причудливые и зелено-лиловые, как у цветной капусты. Боль грызла бок и плечо. В студенческой поликлинике, куда он отправился на освидетельствование, ему предложили немедленно оперироваться, не хотели даже выпускать из кабинета. Он отвертелся, наврал, что желает сначала пройти курс гамма-терапии…
Аспирант Кривошеин, разминая папироску, вышел на балкон. Стояла теплая ночь. По загородному шоссе, махая лучами фар, промчалась автомашина. От созвездия Лебедя к Лире торопливо перебирались два огонька – красный и зеленый; за ними волочился рев реактивных двигателей. Как спичка по коробку, чиркнул по небу метеор.
…Когда же у себя в комнате, стоя перед зеркалом, он напряг волю и чувства, опухоль рассосалась в течение четверти часа. Через двадцать минут на месте ее было лишь багровое пятно величиной с блюдце; еще через десять минут – обычная чистая кожа в гусиных пупырышках озноба: в комнате было довольно прохладно.
Но и знание, как устранить рак, он пока не может выразить в рецептах и рекомендациях. То, что он смог бы описать словами, никого не исцелит – разве что таких, как он сам, дублей, возникающих впервые. И все его знания применимы только к ним.
Со временем, вероятно, удастся преодолеть барьер между дублями «машины-матки» и обычными людьми. Ведь биологически они малоразличимы. А знания есть. Ну, не удастся выразить их словами – запишут на магнитные пленки колебания биопотенциалов, снимут карты температур, обработают числа анализов в вычислительных машинах – медицина ныне наука точная. Да в конце концов, научатся записывать и передавать точные ощущения. Слова не обязательны: для больного главное – выздороветь, а не написать диссертацию о своем исцелении. Дело не в том…
Внимание аспиранта привлек вспыхнувший внизу огонек. Он всмотрелся: прислонясь к фонарному столбу, прикуривал давешний широкоплечий верзила в плаще – сыщик. Вот он бросил спичку, стал мерно прохаживаться по тротуару.
«Нашел-таки, черт бы его взял! Вот прицепился!» У Кривошеина сразу испортилось настроение. Он вернулся в комнату, сел к столу читать дневник.
Глава девятая
Жизнь коротка. Ее едва хватает, чтобы совершить достаточное количество ошибок. А повторять их – недопустимая роскошь.
К. Прутков-инженер. Мысль № 22
Теперь аспирант читал записи придирчиво, с ревнивым любопытством: ну, чего же достиг он, который намеревался «ручки вертеть»?
«1 июня. Уфф… все! Информационная камера готова. Завтра начинаю опыты с кроликами. Если следовать общей традиции, то полагается начинать с лягушек… но чтобы я взял в руки эту гадость! Нет, пускай жабами занимается мой дубль-аспирант. Аспирант суть первый ученик в науке, ему приличествует прилежание. Как-то он там?»
«2 июня. Оснастил кроликов датчиками, запустил в камеру – всех сразу. Пусть нагуливают информацию».
«7 июня. Четыре дня кролики обитали в камере: лакомились морковкой и капустными листьями, трясли ноздрями, дрались, спаривались, дремали. Сегодня утром сделал первую пробу. Надел „шапку Мономаха“, мысленно скомандовал „Можно!“ – и „машина-матка“ сработала! Четыре кролика-дубля за полтора часа. Гора с плеч – машина действует. Любопытная деталь: зримое возникновение кроликов (что делается до этого, не знаю) начинается с кровеносной системы; красно-синие сосуды намечаются в золотистой жидкости точь-в-точь как в желтке насиженного курицей яйца.
Ожив, кролики всплывали. Я их вылавливал за уши, купал, тепленьких и дрожащих, в тазике, потом подсаживал к обычным. Встреча естественных и искусственных двойников носила еще более пошлый характер, чем некогда у нас с дублем. Они недоуменно пялились друг на друга, обнюхивались и (поскольку у них нет второй сигнальной системы, чтобы объясниться) начинали драку. Потом уставали, снова обнюхивались и далее вели нормальную кроличью жизнь.
Главное, машина работает по моему заказу, без отсебятины. Надеть „шапку“, вспомнить (желательно зримо), какого именно кролика ты хочешь продублировать, дать мысленное разрешение – и через 25–30 минут он барахтается в баке.
Противоположную операцию – растворение возникающего кролика по команде „Нет!“ – „машина-матка“ тоже выполняет безукоризненно.
За успехи и прилежание я скармливаю ей соли, кислоты, глицерин, витамины и прочие реактивы по списку. Совсем как селедку дрессированному тюленю».
«20 июня. Когда получается, так получается. А вот когда не получается, так хоть головой бейся… Все эти дни я пробую остановить синтез кролика на какой-нибудь стадии. Какие только команды я не перепробовал: „Стоп!“, „Замри!“, „Хватит!“, „Нуль!“ – и в мысленном, и в звуковом выражении – и все равно: либо синтез идет до конца, либо происходит растворение.
Похоже, что „машина-матка“ работает как триггер вычислительной машины, который либо заперт, либо открыт, а в промежуточном положении остановиться не может. Да, но сложной машине следует вести себя более гибко, чем этой ерундовой схемке. Пробуем еще…»
«6 июля. Жизнь остановить нельзя – вот, пожалуй, в чем дело. Всякая остановка жизни есть смерть. Но смерть – это только миг, за которым начинается процесс распада или в данном случае растворения. А я синтезирую живые системы. Да и сама „машина-матка“ – собственно, живой организм. Поэтому ничего в ней застыть не может.
