Батя участвовал во всех революциях, в Гражданскую воевал у Чапаева ротным. Последнюю войну он воевал стариком, лишь первые два года. Отступал по Украине, вывел свой батальон из окружения под Харьковом. Потом по причине ранения и нестроевого возраста его перевели в тыл, в Зауралье военкомом. Там, в станице, он, солдат и крестьянин, учил меня ездить верхом, обхаживать и запрягать лошадей, пахать, косить, стрелять из винтовки и пистолета, копать землю, рубить тальник осоавиахимовской саблей; заставлял и кур резать, и свинью колоть плоским штыком под правую лопатку, чтоб крови не боялся. „В жизни пригодится, сынок!“
…Незадолго до его кончины ездили мы с ним на его родину в Мироновку, к двоюродному брату Егору Степановичу Кривошеину. Когда сидели в избе, выпивали по случаю встречи, примчался внучонок деда Егора:
– Деда, а в Овечьей балке, где плотину ставят, шкилет из глины вырыли!
– В Овечьей? – переспросил батя. Старики переглянулись. – А ну пошли посмотрим…
Толпа рабочих и любопытствующих расступилась, давая дорогу двум грузно шагавшим дедам. Серые трухлявые кости были сложены кучей. Отец потыкал палкой череп – тот перевернулся, показал дыру над правым виском.
– Моя! – Батя победно поглядел на Егора Степановича. – А ты, значит, промазал, руки тряслись?
– Почем ты знаешь, что твоя?! – оскорбленно задрал бороду тот.
– Ну, разве забыл? Он ведь в село возвращался. Я по правую сторону дороги лежал, ты – по левую… – И батя для убедительности вычертил палкой на глине схему.
– Это чьи же останки, старики? – строго спросил моложавый прораб в щегольском комбинезоне.
– Есаула, – сощурившись, объяснил батя. – В первую революцию уральские казачки в нашем селе квартировали – так это ихний есаул. Ты уж милицию не тревожь, сынок. Замнем за давностью лет.
…Как это было славно: лежать в ночной степи за селом с отцовской берданкой, поджидать есаула – как за идею, так и за то, что он, сволочь, мужиков нагайкой порол, девок на гумно возил! Или лететь на коне, чувствуя тяжесть шашки в руке, примериваться: рубануть вон того, бородатого, от погона наискось!
А я последний раз дрался лет восемнадцать назад, да и то не до победы, а до звонка на урок. И на коне не скакал с зауральских времен. Всей моей удали – обгоны на мотоцикле при встречном транспорте.
Не боюсь я, батя, ни крови, ни смерти. Только не пригодилась мне твоя простая наука. Теперь революция продолжается другими средствами, открытия и изобретения – оружие посерьезней сабель. И боюсь я, батя, ошибиться…
Врешь! Врешь! Снова красуешься перед собой, пижон, подонок! Неистребимое стремление к пижонству… Ах, как красиво написано: „Боюсь я, батя, ошибиться“ – и про революцию. Не смей об этом!
Ты намеревался синтезировать в людях (да, в людях, а не в искусственных дублях!) благородство души, которого в тебе нет; красоту, которой у тебя нет; решительность поступков, которой ты не обладаешь; самоотверженность, о которой ты понятия не имеешь…
Ты из хорошей семьи; твои предки умели и работать, и отстаивать правое дело, бить гадов: когда кулаком, когда из берданки, спуску не давали… А что есть ты? Выступал ли ты за справедливость? Ах, не было подходящего случая? А не избегал ли ты – умненько и осторожно – таких случаев? Что, неохота вспоминать?
– То-то и есть, что я всего боюсь: жизни, людей. Даже Лену я люблю как-то трусливо: боюсь приблизить – боюсь и потерять. И, боже упаси, чтобы не было детей. Дети усложняют жизнь… А то, что я таюсь со своим открытием, – разве не из боязни, что я не смогу отстоять правильное развитие его? И ведь верно: не смогу… Я слабак. Из породы тех умных слабаков, которым лучше не быть умными. Потому что ум им дан только для того, чтобы понимать свое падение и бессилие…»
Аспирант Кривошеин закурил, стал нервно ходить по комнате. Читать эти записи было тяжело – ведь написано было и о нем. Он вздохнул, вернулся к столу.
«…Спокойно, Кривошеин. Спокойно. Так можно договориться до истерических поступков. А работа все-таки на тебе… Не все еще потеряно, не такой уж ты сукин сын, что следует немедленно удавиться.
Могу даже представить себя в выгодном свете. Я не использовал это открытие для личного успеха и не буду использовать. Я работал на полную силу, не волынил. Теперь я разбираюсь в сути дела. Так что я не хуже других. Ошибся. А кто не ошибался?
Да, но в этой работе сравнения по относительной шкале – хуже или лучше я других – неприменимы. Другие занимаются себе исследованием кристаллов, разработкой машин; они знают свое дело туго – и этого достаточно. Вздорные черты их характера отравляют жизнь только им самим, сотрудникам по лаборатории и ближайшим родственникам. А у меня не та специфика. Для того чтобы делать Человека, мало знать, мало иметь исследовательскую хватку, умело „рукоятки вертеть“ – надо самому быть Человеком, не лучше или хуже других, а в абсолютном смысле: рыцарем без страха и упрека. Я бы и не прочь, только не знаю как. Нет у меня такой информации…
Выходит, мне эта работа не по зубам?»
«8 октября. В нашем парке желто-красная осень, а я не могу работать. Полно сухой листвы, самый пустяковый дождик поднимает на ней страшный шум, а после распространяется кофейный запах прели. А я не могу работать…
Может, ничего этого и не надо? Хорошая наследственность, качественное трудовое воспитание, гигиенические условия жизни… Пусть умные люди сами воспроизводят себя: заводят побольше детей с хорошей наследственностью. Прокормить смогут, заработка хватит – они ведь умные люди… И воспитать смогут – они же умные люди… И не потребуется никаких машин.
Сегодня звонил Гарри Хилобок. В институте организуется постоянно действующая выставка „Успехи советской системологии“, и, понятное дело, он ее попечитель.
– Не дадите ли что-нибудь, Валентин Васильевич?
– Нет.
– Что ж вы так? Вот отдел Ипполита Илларионовича Вольтампернова три экспоната выставляет, другие отделы и лаборатории многое дают. Надо бы хоть один экспонат по вашей теме, неужели до сих пор ничего нет?
– Нет. Как дела с системой биодатчиков, Гарри Харитонович?
– Э, Валентин Васильевич, что значит одна система в сравнении со всей системологией, хе-хе! Будем делать, а как же, но пока, сами понимаете, все бросили на борьбу за оформление выставочных стендов, макетов, демонстрационных табло, трафаретные надписи на трех языках составляем, а как же, голова кругом, и лаборатория перегружена, и мастерские, но если у вас, Валентин Васильевич, появится что-то для выставки, устроим, это у нас зеленой улицей идет…
Я чуть было не сказал ему, что именно система биодатчиков нужна мне, чтобы осчастливить выставку своим экспонатом (пусть делает, а там посмотрим), но сдержался. Все бы тебе ловчить, Кривошеин!
Разбрелись мои экспонаты по белу свету. Один грызет гранит биологической науки в Москве, другие – травку и капусту на огородах. Один и вовсе забежал неизвестно куда…
