– Микроэлектронные рекомендации?
– Директивы, милый! Какие там рекомендации: математически обоснованные электронные схемы управления, так сказать, рефлексы производства. С математикой не спорят!
Мы выпили.
– Ну, Валера, – сказал я, – если ты сделаешь эту идею, то прославишься так, что твои портреты будут печатать даже на туалетной бумаге!
– И твои тоже, – великодушно добавил он. – Вместе будем красоваться.
– Но, Валерий, – сказала Лена, – ведь получается, что в вашем комплексе нет места человеку. Как же так?
– Лена, вы же инженер… – снисходительно шевельнул бровями Иванов. – Давайте смотреть на этот предмет, на человека то есть, по-инженерному: зачем ему там место? Может человек воспринимать радиосигналы, ультра– и инфразвуки, тепловые, ультрафиолетовые и рентгеновы лучи, радиацию? Выдерживает он вакуум, давление газов в сотни атмосфер, ядовитую среду, перегрузки в сотни земных тяготений, резонансные вибрации, термоудары от минус ста двадцати по Цельсию до плюс ста двадцати с часовой выдержкой при каждой температуре, холод жидкого гелия? Может он летать со скоростью снаряда, погружаться на дно океана или в расплавленный металл? Может он за доли секунды разобраться во взаимодействии десяти – хотя бы десяти! – факторов? Нет.
– Он все это может с помощью машин, – защищала человечество Ленка.
– Да, но машины-то это могут и без его помощи! Вот и остается ему в наш суровый атомно-электронный век только кнопки нажимать. Но как раз эти-то операции автоматизировать проще простого. Вы же знаете: в современной технике человек – самое ненадежное звено. Недаром всюду ставят предохранители, блокировки и прочую „защиту от дурака“.
– Я молчу! – угрожающе возгласил пьяный.
– Но ведь человека, наверное, можно усовершенствовать, – заикнулся я.
– Усовершенствовать? Меня душит смех! Да это все равно что усовершенствовать паровозы – вместо того чтобы заменять их тепловозами или электровозами. Порочен сам физический принцип, заложенный в человеке: ионные реакции в растворах, процесс обмена веществ. Ты оглядись, – он широко повел рукой по залу, – все силы отнимает у людей проклятый процесс!
Я огляделся. За сдвинутыми столиками пирующие размашисто целовали новоиспеченного кандидата: лысого юношу, изможденного трудами и волнениями. Рядом сияла жена. По соседству с ними чинно питались двенадцать интуристов. Дым и галдеж стояли над столиками. На эстраде саксофонист, непристойно скособочившись и выпятив живот, вел соло с вариациями; под сурдину синкопировали трубы, неистовствовал ударник – оркестр исполнял стилизованную под твист „Из-за острова на стрежень…“. Возле эстрады, не сходя с места, волновались всеми частями тела пары. „Я молчу!“ – возглашал наш сосед, уставясь в пустой графин.
– Собственно, единственное достоинство человека – универсальность, – снисходительно заметил Иванов. – Он хоть плохо, но многое может делать. Но универсальность – продукт сложности, а сложность – фактор количественный. Научимся делать электронно-ионными пучками машины сложностью в десятки миллиардов элементов – и все. Песенка людей спета.
– Как это спета? – тревожно спросила Лена.
– Никаких ужасов не произойдет, не надо пугаться. Просто тихо, благопристойно и незаметно наступит ситуация, когда машины смогут обойтись без людей. Конечно, машины, уважая память своих создателей, будут благосклонны и ко всем прочим. Будут удовлетворять их нехитрые запросы по части обмена веществ. Большинство людей это, наверное, устроит – они в своей неистребимой самовлюбленности даже будут считать, что машины служат им. А для машин это будет что-то вроде второстепенного безусловного рефлекса, наследственной привычки. А возможно, и не останется у машин таких привычек: ведь основа машины – рациональность… Зачем им это надо?
– Между прочим, рациональные машины сейчас служат нам! – горячо перебила его Лена. – Они удовлетворяют наши потребности, разве нет?
Я помалкивал. Валерка засмеялся:
– А это как смотреть, Леночка! У машин не меньше оснований считать, что люди удовлетворяют их потребности. Если бы я был, скажем, электронной машиной „Урал-четыре“, то не имел бы к людям никаких претензий: живешь в светлой комнате с кондиционированием, постоянным и переменным током – эквивалент горячей и холодной воды, так сказать. Да еще прислуга в белых халатах суетится вокруг каждого твоего каприза, в газетах о тебе пишут. А работа не пыльная: переключай себе токи, пропускай импульсы… Чем не жизнь!
– Я молчу! – в последний раз произнес сосед, потом распрямился и заголосил на весь зал: – Укуси миня за талию, укуси миня за грудь! Укуси, пока я голая, укуси за што-нибудь!..
К нему тотчас бросились метрдотель и дружинники.
– Ну и что, если я пьяный! – скандалил дядя, когда его под руки волокли к выходу. – Я на свои пью, на заработанные. Воровать – тоже работа…
– Вот он, предмет ваших забот, во всей красе! – скривил тонкие губы Валерка. – Достойный потомок того тунеядца, что кричал на подпитии: „Человек – это звучит гордо!“ Уже не звучит… Ну так как, Валька? – повернулся он ко мне. – Перебирайся, включайся в тему, тогда и от тебя в будущем что-то останется. Разумные машины-заводы, деятельные и всесильные электронные мозги – и в них твои идеи, твое творчество, лучшее, что в нас есть… чувствуешь? Человек-творец – это пока еще звучит гордо. И это лучшее останется и будет развиваться даже тогда, когда малограмотная баба Природа окончательно опростоволосится со своим „гомо сапиенс“!
– Но ведь это страшно – что вы говорите! – возмущенно сказала Ленка. – Вы… как робот! Вы просто не любите людей!
Иванов взглянул на нее мягко и покровительственно:
– Мы ведь не спорим, Лена. Я просто объясняю вам, что к чему.
Это уже было слишком. Ленка психанула и замолчала. Я тоже ничего не ответил. Молчание становилось неловким. Я позвал официанта, расплатился. Мы вышли на проспект Маркса, на самый „днепровский Бродвей“. Гуляющие дефилировали.
Вдруг Валерка больно схватил меня за руку.
– Валька, слышишь? Видишь?!
Сначала я не понял, что надо слышать и видеть. Мимо нас прошли парень с девицей, оба в толстых свитерах и с одинаковыми прическами. У парня на шее джазил транзисторный приемник в желтой перламутровой коробочке, перечерченной силуэтом ракеты. Чистые звуки саксофона и отчетливые синкопы труб самоутверждающе разносились вокруг… Я узнал бы звучание этого транзистора среди сотен марок приемников и радиол, как мать узнает голос своего ребенка в галдеже детсадика. „Малошумящий широкополосный усилитель“, который стоит в нем, – наше с Валеркой изобретение.
– Значит, в серию пустили, – заключил я. – Можно требовать с завода авторские… Эй, юноша, сколько отвалил за транзистор?
– Пятьдесят долларов, – гордо сообщил чувак.
– Вот видишь: пятьдесят долларов, они же сорок пять золотых тугриков. Явная наценка за качество звучания. Радоваться должен!
