Как же так… ведь дубль-3 тоже был продолжением «машины-матки»! Выходит… выходит, машина уже научилась строить организм человека? Ну конечно. Ведь он был первый, поэтому требовался сложный поиск. А теперь машина запомнила все пути поиска, выбрала из них те, что непосредственно ведут к цели, и построила себе программу синтеза человека.
Значит, его открытие внутренних преобразований действительно уникум. Его надо беречь… Лучше всего записать себя снова в «машину-матку»: уже не со смутной памятью поиска, а с точными и проверенными знаниями, как преобразовывать себя. Вот только зачем?
– Э, сколько можно об этом думать! – поморщился аспирант и снова уткнулся в дневник.
«18 декабря. Не помню: эти морозы называются крещенскими или те, что бывают в январе? Северо-восточный ветер пригнал к нам такую сибирскую зиму, что паровое отопление еле справляется с холодом. В парке все бело, и в лаборатории стало светлее. По библейскому ли графику, нет ли, но крещение нового дубля состоялось. И крестным папашей был Гарри Хилобок.
Состоялось оно так. В институт на годичную практику прибыли студенты Харьковского университета. Позавчера я зашел в общежитие молодых специалистов, куда их поселили, и позаимствовал „для психологических опытов“ студбилет и направление на практику. Студенты смотрели на меня с робким почтением, в глазах их светилась готовность отдать для науки не только студбилеты, но и ботинки. Паспорт я одолжил у Паши Пукина.
Затем мы познакомили „машину-матку“ с видом и содержанием этих документов: вертели перед объективами, шелестели листками… Когда паспорт, студенческий билет и бланк направления возникли в баке, я надел „шапку Мономаха“ и методом „то – не то“ откорректировал все записи, как требовалось.
Дубль-3 наречен Кравцом Виктором Витальевичем. Ему, стало быть, 23 года, он русский, военнообязанный, студент пятого курса физфака ХГУ, живет в Харькове, Холодная гора, 17… Очень приятно познакомиться!
Так ли уж приятно? Во время этой операции мы с новоявленным Кравцом разговаривали вполголоса и чувствовали себя фальшивомонетчиками, которых вот-вот накроют. Сказалось стойкое уважение интеллигентов к законности.
Когда на следующий день мы отправились к Хилобоку: Кравец – оформляться, а я – просить, чтобы студента направили ко мне в лабораторию, – нам тоже было не по себе. Я, помимо прочего, опасался, что Гарри пошлет его в другую лабораторию. Но обошлось. Студентов в этом году навалило больше, чем снегу. Когда Хилобок услышал, что я обеспечу студенту Кравцу материал для дипломной работы, он попытался всучить мне еще двух.
Гарри, конечно, обратил внимание на наше сходство.
– Он не родственник вам будет, Валентин Васильевич?
– Да как вам сказать… слегка. Троюродный племянник.
– А-а, ну тогда понятно! Конечно, конечно… – Лицо его выразило понимание моих родственных чувств и снисхождение к ним. – И жить он будет у вас?
– Нет, зачем? Пусть в общежитии.
– Да-да, конечно, как же… – По лицу Гарри было ясно, что и мои отношения с Леной для него не тайна. – Понимаю вас, Валентин Васильевич, ах как я вас понимаю!
Боже, до чего противно, когда Хилобок тебя „ах как понимает“!
– А как у вас дела с докторской диссертацией, Гарри Харитонович? – спросил я, чтобы изменить тему разговора.
– С докторской? – Хилобок посмотрел на меня очень осторожно. – Да так… а почему вы заинтересовались, Валентин Васильевич? Вы же дискретник, аналоговая электроника не по вашей части.
– Я сейчас сам не знаю, что по моей, а что не по моей части, Гарри Харитонович, – чистосердечно признался я.
– Вот как? Что ж, это похвально… Но я еще не скоро представлю диссертацию к защите: дела все отвлекают, текучка, некогда творчески подзаняться, вы сами быстрее меня защитите, Валентин Васильевич, и кандидатскую, и докторскую, хе-хе…
Мы возвращались в лабораторию в скверном настроении. Какая-то сомнительная двойственность в нашей работе: в лаборатории мы боги, а когда приходится вступать в контакт с окружающей нас средой, начинаем политиковать, жулить, осторожничать. Что это – специфика исследований? Или специфика действительности? Или, может быть, специфика наших характеров?
– В конце концов, не я придумал систему квитанций на человека: паспорта, прописки, анкеты, пропуска, справки, – сказал я. – Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек.
Виктор Кравец промолчал».
«20 декабря. Ну, начинается совместная работа!
– Тебе не кажется, что мы крупно дали маху с нашей клятвой?
– ?!
– Ну, не со всей клятвой, а с тем сакраментальным пунктом…
– „…использовать открытие на пользу людям с абсолютной надежностью“?
– Именно. Мы осуществили четыре способа: синтез информации о человеке в человека, синтез кроликов с исправлениями и без, синтез электронных схем и синтез человека с исправлениями. Дает ли хоть один из них абсолютную гарантию пользы?
– Мм… нет. Но последний способ в принципе позволяет…
– …делать „рыцарей без страха и упрека“, георгиевских кавалеров и пламенных борцов?
– Скажем проще: хороших людей. Ты против?
– Мы пока еще не голосуем, а обсуждаем. И мне кажется, что идея эта основана – извини, конечно, – на очень телячьих представлениях о так называемых хороших людях. Не существует абстрактно „хороших“ и абстрактно „плохих“ – каждый человек для кого-то хорош и для кого-то плох. Объективных критериев здесь нет. Поэтому-то у настоящих рыцарей без страха и упрека было гораздо больше врагов, чем у кого-либо другого. Хорош для всех только умный и подловатый эгоист, который для достижения своих целей стремится со всеми ладить. Существует, правда, „квазиобъективный“ критерий: хорош тот, кого поддерживает большинство. Согласен ли ты в основу данного способа положить такой критерий?
– Мм… дай подумать.
– Стоит ли, если я уже подумал, ведь к тому же придешь… – (Нет, каков!) – Этот критерий не годится: испокон веку кого только не поддерживало большинство… Есть еще два критерия: „хорошо то, что я считаю хорошим“ (или тот, кого я считаю хорошим) и „хорошо то, что хорошо для меня“. Мы, как и подавляющее большинство людей, профессионально заботящихся о благе человечества, руководствовались обоими критериями – только по простоте своей думали, что руководствуемся первым, да еще считали его объективным…
– Ну, это ты уж хватил через край!
– Ничуть не через край! Я не буду напоминать о злосчастном дубле Адаме, но ведь даже когда ты синтезировал меня, то заботился о том, чтоб было мне хорошо (точнее, по твоему мнению „хорошо“), и о том, чтоб было хорошо тебе самому. Разве не так? Но этот критерий субъективен, и другие люди…
– …с помощью этого способа будут стряпать то, что хорошо по их мнению и для них?
– Именно.
– М-да… Ну, допустим. Значит, надо искать еще способы синтеза и преобразования информации в человеке.
