– Так, понятно… – Онисимов постепенно овладевал собой. – А какими же такими опытами вы занимались в лаборатории?
– Видите ли… я веду исследования по биохимии высших соединений в системологическом аспекте с привлечением полиморфного антропологизма, – безмятежно возвел брови Кривошеин. – Или по системологии высших систем в биохимическом аспекте с привлечением антропологического полиморфизма, как вам будет угодно.
– Понятно… А скелет откуда взялся? – Матвей Аполлонович покосился на ящик, который стоял на краю его стола. «Ну, погоди!»
– Скелет? Ах да, скелет! – Кривошеин улыбнулся. – Видите ли, этот скелет мы держим в лаборатории в качестве, так сказать, учебно-наглядного пособия. Он всегда лежит в том же углу, куда положили меня, пока я был без сознания…
– А что вы на это скажете?! – И Матвей Аполлонович быстрым движением снял ящик, под которым стоял слепок головы Кривошеина. Светло-серые пластилиновые бельма в упор смотрели на посетителя – у того мгновенно посерело и обмякло лицо. – Узнаете?
Аспирант Кривошеин опустил голову. Только теперь он окончательно убедился в том, о чем догадывался, но с чем до последнего момента не хотел смириться: Валька погиб во время эксперимента.
– Не сходятся у вас концы с концами, гражданин… не знаю, как вас и кто вы! – Онисимов, тщетно сдерживая ликование, откинулся на стуле. – Вы вчера меня это… мистифицировали, но сегодня не выйдет! Вот сейчас я вам устрою очную ставочку с вашим сообщником Кравцом, что вы тогда мне покажете?!
Он потянулся к телефону. Но Кривошеин тяжело положил руку на трубку.
– Да вы что, позволь… – воинственно вскинул голову Онисимов – и осекся: напротив него сидел… он сам. Широкоскулое лицо с узкими губами и острым подбородком, тонкий нос, морщины вокруг рта и у маленьких, близко посаженных глаз. Только теперь Матвей Аполлонович обратил внимание на синий, как у него самого, костюм собеседника, на рубашку с вышитым украинскими узорами воротником.
– Не дурите, Онисимов! Это будет не та ставка – вы просто поставите себя в неловкое положение. Не далее как двадцать минут назад следователь Онисимов отпустил на свободу подследственного Кравца из-за отсутствия улик.
– Так, значит… – Онисимов завороженно смотрел, как лицо Кривошеина расслабилось и постепенно приобретало прежние очертания; от щек отливала кровь. У него перехватило дыхание. Во многих переделках приходилось бывать Матвею Аполлоновичу за время работы в милиции: и он стрелял, и в него стреляли – но никогда ему не было так страшно, как сейчас. – Так вы… это вы?!
– Именно: я – это я. – Кривошеин поднялся, подошел вплотную к столу. Онисимов поежился под его злым взглядом. – Послушайте, кончайте вы эту возню! Все живы, все на местах – чего вам еще надо? Никакими слепками, никакими скелетами вы не докажете, что Кривошеин умер. Вот он, Кривошеин, стоит перед вами! Ничего не случилось, понимаете? Просто работа такая.
– Но… как же так? – пролепетал Матвей Аполлонович. – Может, вы все-таки объясните?
Кривошеин досадливо скривился.
– Ах, Матвей Аполлонович, ну что я вам объясню! Вы всю технику сыска применяли: телевидеофоны, дактилоскопию, химические анализы, восстановление облика по Герасимову – и все равно… даже такую личность, как Хилобок, не смогли раскусить. Тут уж, как говорится, все ясно. Преступления не было, за это можете быть спокойны.
– Но ведь… с меня спросят. Мне ведь отчитываться по делу, отвечать… Как же теперь?
– Вот это деловой разговор. – Кривошеин снова уселся на стул. – Сейчас объясню как. Запоминайте относительно сходства скелета со мной. Этот скелет – семейная реликвия. Мой дед со стороны матери, Андрей Степанович Котляр, известный в свое время биолог, завещал не хоронить его, а препарировать и передать скелет тем потомкам, которые пойдут по научной линии. Причуда старого ученого, понимаете? И еще: на скелете вы, видимо, обнаружили переломы ребер с правой стороны, что, понятное дело, вызывает сомнения… Так вот: дед погиб в дорожной катастрофе. Старик обожал гонять на мотоцикле с недозволенной скоростью. Теперь понятно?
– Понятно, – быстро кивнул Онисимов.
– Так-то оно лучше. Я надеюсь, что эта… семейная реликвия по закрытии дела будет возвращена ее владельцу. Равно как и прочие «улики», взятые из лаборатории. Придет время, Матвей Аполлонович, – голос Кривошеина зазвучал задумчиво, – придет время, когда эта голова будет красоваться не у вас на столе – на памятнике… Ну, мне пора. Надеюсь, я вам все объяснил. Возвратите мне, будьте добры, документы Кравца. Благодарю вас. Да, еще: старшина, коего вы любезно поставили охранять лабораторию, просит смены. Отпустите его, пожалуйста, сами… Всего доброго!
Кривошеин сунул документы в карман, направился к двери. Но по дороге его осенила мысль.
– Послушайте, Матвей Аполлонович, – сказал он, вернувшись к столу, – не обижайтесь, ради бога, на то, что я вам предложу, но не хотите ли поумнеть? Станете соображать быстро, мыслить широко и глубоко. Будете видеть не только улики, но вникать в суть вещей и явлений, понимать саму душу человеческую! И станут вашу голову посещать замечательные идеи – такие, что щеки будут холодеть от восторга перед ними… Понимаете, жизнь сложна, а дальше будет еще сложнее. Единственный способ оказаться в ней на высоте человеческого положения – это разбираться во всем. Другого пути нет… И это возможно, Матвей Аполлонович! Хотите? Могу устроить.
Лицо Онисимова дернулось от обиды, стало наливаться кровью.
– Насмехаетесь… – тяжело выговорил он. – Мало вам того, что вы… так еще и насмехаетесь. Идите себе, гражданин!
Кривошеин пожал плечами, повернул к двери.
– Постойте!
– Что еще?
– Погодите минуту, гражданин… Кривошеин. Ну ладно: я не понимаю. Может, у вас действительно наука такая… И версию вашу я принимаю – ничего мне другого не остается. Можете думать обо мне как хотите, ваше дело… – Матвей Аполлонович никак не мог справиться с обидой. Кривошеин морщился: зачем он это говорит? – Но если без версий: ведь человек погиб! Кто-то же виноват?
Аспирант внимательно взглянул на него.
– Все понемногу, Матвей Аполлонович. И он сам, и я, и Азаров, и другие… и даже вы чуть-чуть, хоть вы его никогда не знали: например, тем, что, не разобравшись, профессионально подозревали людей. А криминально, чтоб по Уголовному кодексу, – никто. Так тоже бывает.
– Кажется, и с этим вопросом все, – облегченно сказал себе аспирант, садясь в троллейбус.
«Завтра опыт. Собственно, даже не завтра – сегодня ночью, через семь-восемь часов. Перед серьезным делом мне всегда не хочется спать, а выспаться надо. Поэтому я ходил и ездил сегодня по городу часа четыре, чтобы устать и отвлечься. Где я только не побывал: в центре, на окраинах, в парках, около автовокзала – рассматривал людей, дома, деревья, животных. Принимал парад Жизни.
…Проковылял по жаре навстречу мне иссохший старик с желтыми от времени усами и красным морщинистым лицом. На серой сатиновой рубашке болтались, позвякивали на ходу три Георгиевских креста и медаль на полосатых бантах. Старик остановился в короткой тени липы перевести дух.
