– Какой же вы непонятливый! – нахмурилась старая перечница.
– Говорю же, я провела свое независимое детективное расследование и выяснила,
что моего мужа Эдуарда Шалинского убили. У меня и фото убийцы есть. –
Вишняковская извлекла из лаковой сумочки лист бумаги и сунула его под нос
следователю. – Свидетель видел, как этот человек 22 апреля проник на крышу
дома, расположенного по адресу… – Нина Прокопьевна назвала адрес и промокнула
сухие глаза платочком. – Так вот, у меня есть все основания подозревать, что
именно он сбросил кирпич на голову моего мужа Эдуарда Шалинского, в результате
чего он впоследствии скончался.
– Погодите! Какой адрес, вы говорите? Какого числа это было?
– подался вперед Потемкин и вытаращился на фотографию.
Нина Прокопьевна терпеливо повторила информацию и
ошеломленно уставилась на следователя, который вдруг вскочил на ноги и, как
полоумный, роняя стулья, забегал по кабинету. Периодически сотрудник
правопорядка совершал неадекватные движения: пританцовывал, виляя бедрами, как
кокотка, и боксировал воздух. Наконец «психический» угомонился, уселся за стол
и нежно посмотрел на Нину Прокопьевну.
– Спасибо за службу, гражданка Вишняковская. Вы даже не
представляете, какую важную информацию нам предоставили.
Нина Прокопьевна вышла из прокуратуры слегка озадаченная и
расстроенная. Дело об убийстве Шалинского следователь возбуждать не стал, лишь
клятвенно заверил, что обязательно во всем разберется, записал ее координаты и,
рявкнув в трубку: «Группа на выезд!», выпроводил Вишняковскую за дверь.
Звонка ждали несколько дней, но так и не дождались. Решено
было вновь собраться на квартире Заречной и обсудить сложившуюся ситуацию. Нина
Прокопьевна приехала позже всех. Ангелина встретила ее растрепанной и
взволнованной. Мадлен тоже выглядела не лучшим образом, выражение ее лица
походило на посмертную маску.
– Что случилось? – испугалась Вишняковская, рухнув на софу.
Заречная молча протянула ей газету.
– «Заказное убийство главы управы раскрыто». «Найдены
неопровержимые улики». «Киллер, за которым прокуратура охотилась несколько лет,
схвачен». «Одним из свидетелей по делу выступает господин Шалинский, который
пострадал в результате проникновения преступника на крышу и находится в
настоящий момент в больнице с серьезной травмой головы», – прочитала она и
растерянно уставилась на писательницу.
В этот момент зазвонил телефон, Ангелина взяла трубку.
– Дмитрий Евгеньевич просит нас приехать в контору, – мило
улыбнулась Заречная, блеснув глазами.
Мадлен и Нина Прокопьевна тоже улыбнулись и поднялись.
Туманова били долго, с азартом и наслаждением: никого не
интересовало оправдание адвоката, что он человек подневольный и лишь выполнял
поручение Шалинского, который, подозревая своих жен в покушении на его жизнь,
решил их проверить на причастность к преступлению и разработал коварный план.
Гнев разъяренных бывших вдов стих лишь после того, как адвокат признался, что
Шалинский, убедившись в их непорочности, составил и заверил у нотариуса другое
завещание, в котором отписал женам все свое имущество, поделив деньги на троих
в равных долях. Дамы притихли, переглянулись и вышли за дверь, оставив избитое
тело адвоката Туманова на полу в кабинете.
Год спустя…
Горячее солнце Атлантики, застыв в небе, плавило океан и
белоснежный песок. Но здесь, под пальмами, было прохладно. Ангелина сделала
несколько глотков ледяного коктейля, украшенного взбитыми сливками и фруктами,
отставила стаканчик на столик рядом с шезлонгом и повернулась к Мадлен.
– Ну, что интересного в русских газетах пишут? – спросила
она.
– Суд закончился. Убийцу Шалинского осудили, – лениво
ответила девушка. – Правда, бедняжка так и не признал свою вину. Но зато
сознался в других преступлениях, удушении трех своих жен. Нет, он определенно
мне нравится! Такой красавчик – блондин с голубыми глазами.
– Слава богу, никаких конфузов с уликами больше не вышло, –
вздохнула Нина Прокопьевна, зачерпнула ложечкой из хрустальной розетки черную
икру и отправила в рот.
– Да уж, – хихикнула Мадлен, – никогда не забуду суд над
киллером, который застрелил главу управы района и случайно сбил с крыши кирпич.
Я чуть не скончалась, когда следователь заявил, что никак не может понять,
каким образом убийца ухитрился сломать на крыше дома четыре ногтя на ногах.
Валерия Вербинина. Богиня весны
1
Ах, как хороша, как нежна, как упоительна весна – но вдвойне
хороша она в прекрасном городе Париже. Вдоль бульваров каштаны распустили
зеленые гривы, воздух пронизан золотом, и даже лошади, уносящие в сказочные
дали какой-нибудь ладный, словно игрушечный экипаж, цокают копытами по-особому
звонко. Всюду праздник – в беззаботном смехе детей, играющих в догонялки, в
глазах кошек, которые щурятся на солнце, лежа на подоконниках, в оживленных
лицах хорошеньких женщин. Даже угрюмый Рейно, в чьи обязанности входит
поддерживать порядок на улице Риволи, где расположены очень богатые особняки, и
тот преподнес мадемуазель Николетт, горничной из дома номер семь, букетик
собственноручно сорванных цветов. И плутовка приняла подарок, даром что
предметом ее мечтаний был вовсе не этот усатый брюнет с унылой физиономией
язвенника, а слесарь Монливе, блондин и весельчак, который не так давно чинил в
особняке замок. Но, в конце концов, мало ли что – вдруг слесарь, к примеру,
окажется женатым, тогда и унылый полицейский на что-нибудь сгодится. Николетт
была так создана, что не строила далеко идущих планов.
Только один человек в этот день оставался совершенно
равнодушным к чарам весны и, похоже, даже не радовался ее приходу. Это был
старый, седой слуга из малоприметного дома, затесавшегося среди дворцов аристократов
и банкирских содержанок. Каждое утро Рейно видел, как слуга выходит на прогулку
в сопровождении дряхлой собаки неопределенной породы с длиннющим пятнистым
туловищем, смахивающим на колбасу. Лапы у собаки были короткие, как у таксы, в
глазах застыла вселенская грусть, а уши свисали до самой земли. По словам
Николетт, чем собака уродливей, тем она породистей, и это чудо природы,
вероятно, считалось в собачьем царстве чем-то вроде принца крови; хотя Рейно
для виду согласился с горничной, он все же не мог избавиться от ощущения, что
эта колбаса на кривеньких ножках – не собака, а недоразумение. Вообще, по его
мнению, и пес, и слуга были вполне под стать друг другу – оба старые,
медлительные, неповоротливые и молчаливые. Вот и сейчас они неторопливо прошли
мимо и, как обычно, углубились в парк, примыкавший вплотную к дому номер семь.
Парк был полон трепещущих солнечных лучей, детского смеха и
женского говора. Одна или две старушки, сидя на скамейках, что-то с увлечением
вязали, прочие женщины делали вид, что присматривают за детьми, но на деле
обменивались последними сплетнями – какое платье сшила Берта на помолвку, когда
выходит замуж Люсиль и как едва не разорился какой-то Франсуа, но все-таки не
разорился, потому что успел получить наследство от тетки Сюзетты. Проходя мимо
той, что с увлечением обсуждала с соседкой неведомого Франсуа, слуга вздохнул
так громко, что собака с удивлением оглянулась на него. Женщины проводили
старика сочувственным взглядом и вновь углубились в беседу об общих знакомых.
