Уже совсем рассвело, когда местные милиционеры отбыли
восвояси, и пришлось еще приводить дом в порядок. Дима отправился в сарай –
вырезать кусок фанеры, чтобы хотя бы временно закрыть разбитое окно, откуда
немилосердно дуло. Таня отыскала резиновые перчатки и стала отмывать с пола и
ковра кровь наемника и следы грязных ментовских ботинок. Наконец с хозяйственными
хлопотами было покончено, часы показывали уже десять, и – наступило
расслабление и опустошение.
Журналист опустился на табуретку на кухне и обхватил голову
руками. Таня без сил присела напротив.
– Пожалуйста, позвони в больницу, – глухо проговорил Полуянов.
Ему не потребовалось объяснять Тане, в какую больницу
звонить и по какому поводу. Она набрала номер и после долгих просьб, уговоров и
даже угроз все-таки узнала, что человек с огнестрельным ранением, доставленный
сегодня ночью, жив и состояние его стабильно тяжелое. Девушка пересказала
услышанное журналисту.
– Ф-фу, хоть одна гора с плеч, – вздохнул тот.
– А вторая гора – Надя? – проницательно спросила
Садовникова.
Дима ничего не ответил, только горестно кивнул головой. В
глазах его разлилось страдание.
– Да ладно тебе, – без особой убежденности проговорила Таня,
– этот наркоман с пистолетом просто бредил.
– Да не бредил он, не бредил! – вдруг сорвался Полуянов. –
Я, конечно, давно чувствовал, что тихоня библиотекарша для Нади – просто маска,
но чтоб такое… Ну да, конечно, она меня ревновала, и жестоко… И признаюсь, я
давал ей повод… Но не до такой же степени! И откуда у нее деньги, чтоб нанять
киллеров? И при чем здесь ты? Нет! Не понимаю, не понимаю, не понимаю! – Дима в
отчаянии забарабанил кулаком по столу.
Вдруг Татьяне стало ужасно его жалко, и она снова поступила
так, как подсказывало ей чувство, а не сознание: подошла к журналисту и
погладила его по отчаянной и страдающей головушке. И тут он словно с цепи
сорвался – обхватил руками, стиснул и стал покрывать ее всю, прямо через
одежду, исступленными поцелуями. Потом вскочил и начал целовать шею, плечи,
губы… Таня оказалась не в силах сопротивляться и почувствовала, как слабеет… А
Дима подхватил ее на руки и понес в свою спальню…
Когда она наконец проснулась, за окном уже сгустились
по-мартовски долгие сумерки. Первой ее мыслью было: «Вот она, весна! Все-таки
добралась и до меня. Принесла свой нечаянный подарок. Как же мне было хорошо!
Какой Димка страстный и милый… Неужели он опять, гад, к своей библиотекарше
уйдет? И снова – на десять лет разлука?»
А Полуянов вскочил с кровати и, думая, что она еще спит,
босиком пошлепал на кухню. Пока девушка нежилась и потягивалась, чем-то там
гремел и шуршал. Вернулся спустя минут десять, держа в руках поднос с тарелками
и чашками – исходил паром восхитительный омлет, дымился чай, золотились гренки
и была настругана сырокопченая колбаска. Татьяна лежала с прикрытыми глазами, и
Дима поставил поднос на пол, ласково погладил девушку по щеке:
– Просыпайся, милая! – А когда она открыла глаза, добавил: –
Что-то жрать ужасно хочется…
Они стали завтракать – в шесть часов вечера! – прямо в
постели. Для полного комфорта включили стереосистему. Замурлыкал джаз.
Насытившись, Полуянов счастливо откинулся на кровати и
проговорил с чувством:
– Гос-споди! Я все чего-то искал, метался… А счастье – оно
вот, было совсем рядом!
От столь ласковых и от души сказанных слов, которые
показались Татьяне зеркальным отображением ее собственных мыслей, у девушки аж
горло перехватило. Не в силах ничего ответить, она только благодарно погладила
Диму по руке. И тот поцеловал ее – не страстным, ожесточенным утренним
поцелуем, а ласковым, умудренным – вечерним…
И тут случился кошмар.
За поцелуями и объятиями они забыли обо всем на свете. А
потом… потом Тане вдруг показалось, что на них кто-то смотрит, и внутри у нее
все заледенело. Она дернулась и приподнялась в кровати – и у нее возникло
ощущение, что ожил и воплотился наяву ужасный сон: у входа в комнату в кожаной
куртке и с пистолетом в руке безмолвной статуей командора стоял Миша Беркут и
глядел на нее и Диму с нехорошей ухмылкой. Глаза его горели безумным огнем.
Боже мой, Миша Беркут! Ее непреходящая радость – в первые четыре месяца их
знакомства – и ее страдание в последние два…
Боже, Беркут! При виде его Таня все поняла – все-все, до
самого донышка, в одно мгновение. Как же бешено он ее ревновал! Он был
настоящим маньяком! Мишка читал ее эсэмэски, пробивал по базам данных
телефонные звонки и влезал в электронный почтовый ящик. Он устраивал скандал,
даже когда она осмеливалась поглядеть на другого мужчину, не то что заговорить
с ним. А когда Беркут однажды поднял на нее руку – всего лишь после скромного
девичника, – тогда уж она выгнала его (а надо было еще раньше!). Выгнала окончательно
и бесповоротно, велела забыть ее адрес и телефоны, больше не показываться на
глаза. Но он… Он, такой сильный внешне мужчина, все писал ей покаянные письма,
и пытался объясниться по телефону, и подкарауливал возле работы… Наконец, две
недели назад, исчез, кажется насовсем, и Татьяна вздохнула свободно. А Беркут,
оказывается, вот что надумал… Угрожающая эсэмэска, которую Мишка прислал ночью
три дня назад, была неспроста. У него, выходит, началось натуральное
маниакальное весеннее обострение. На почве ревности крыша съехала окончательно…
Таня с ужасом смотрела на вечернего гостя. Дима тоже рывком
приподнялся в кровати.
– Вот вы и попались, голубчики! – с мазохистской улыбочкой
проговорил Беркут. – Я так и знал, так и знал… Хана вам, ребятки… любовнички… –
Он вытянул в направлении кровати руку с пистолетом и громко произнес: – Пуф!
Пуф!
Таня с Димой непроизвольно дернулись, и Михаил рассмеялся
тяжелым, безрадостным смехом.
«Ох, а ведь и правда Беркут сейчас выглядит совершенно
безумным! – пронеслось в мозгу у Татьяны. – Но что же делать? Что делать?
Оправдываться? Бесполезно. Объяснять, что он сам, своими руками, толкнул нас с
Димой другу к другу в объятия? Тоже бессмысленно… Э-эх, и пистолет у Полуянова
забрали…»
– Слушай, мне просто интересно, а сколько сейчас стоит убить
человека? – вдруг спросила девушка, обращаясь к бывшему своему возлюбленному, и
голос ее звучал, к собственному Таниному удивлению, спокойно. А в мозгу неслись
обрывки мыслей: «Надо говорить с ним… надо тянуть время, постараться войти в
контакт, успокаивать своей интонацией… умиротворять… Не зря же я на психфаке
училась… Хоть никогда не практиковала, но должны же были меня там чему-то
научить?»
Беркут опять криво усмехнулся. Но, слава богу, отозвался, а
не выстрелил:
– Сколько стоит убить? Недорого, моя лапочка. Должен тебя
огорчить, ты стоишь совсем недорого – даже в компании со своим любовничком…
И тут Таня неожиданно спросила совершенно обыденным тоном:
