– Саш, все нормально?
– Да! Я очень рад, что ты… Что у тебя… В общем, поздравляю.
Потом обо всем узнал вездесущий Дед и долго пытал Алымова расспросами, советами и воспоминаниями, так что, когда в гримерке возникла тетка, он уже лез на стену:
– Если и ты пришла меня мучить, я застрелюсь, как Иванов!
– Было б из чего! Из расчески, что ли? Ишь, нервный какой. Тетка пришла, пирожков принесла, нет бы – спасибо сказать…
– Спасибо, ma tante, спасибо! Подожди, каких еще пирожков?
– Сладких! Дед-то тебе ничего не сказал?
– Он много чего сказал, что именно из этого – пирожки?
– Про Ричарда.
– Какого еще Ричарда?
– Не то второго, не то третьего, путаюсь я в них. Вильям, стало быть, наш Шекспир.
– Дед собирается ставить «Ричарда Третьего»?! У нас?!
– Или второго. И не Дед, а этот, как его… Ну, склероз! Англичанин знаменитый! Он готовый спектакль привезет, и главную роль будете играть в очередь. Ну, с тем, кто сейчас играет. Он еще в том сериале про мальчика был злодеем. Там их много, злодеев. Один из них, такой… на крыску похож.
– Господи, с ума ты меня сведешь! Так… Англичанин знаменитый? Режиссер? Подожди… Неужели… Дэвид Конли?! Который «Двенадцатую ночь» в Малом ставил?
– Точно, он!
– А что значит – будете в очередь играть? Кто – будете?
– Ты и этот, которого я никак не вспомню!
– Я? Ричарда Третьего? Быть этого не может.
– Сережик, умоляю, ты только Деду не проговорись, что в курсе! Это все пока на стадии переговоров, понял?
– Ты-то откуда знаешь?
– Я все знаю. Особенно про тебя.
– Ага! Тогда я могу ничего и не рассказывать, раз ты все знаешь?
– Ну ладно, ладно – расскажи, мне ж любопытно. Я вижу, что ты сияешь – а подробности?
– Подробности ей подавай! Подробности такие, что я просто не понимаю, что со мной происходит.
– Да что ж тут не понимать? Ты наконец позволил себе ее любить. Разрешил.
– Думаешь? Наверное… Я не ожидал, что это так… сильно. Просто с ног сбивает. Не знаю, что-то мне страшно.
– Мальчик мой, любить – совсем не страшно. Это прекрасно! И очень даже приятно. Неоднократно проверяла.
– Но больно.
– Да, иногда больно. Ты, главное, дров не наломай. Вспомни меня, дуру! Моими дровами Зимний дворец протопить можно.
– Ну почему никто в меня не верит? Я что, на самом деле такой монстр?
– Мы-то верим. Ты сам в себя поверь.
После разговора с теткой Алымов возвращался домой в крайней задумчивости: наверняка Вера Павловна в свойственной ей манере все перепутала, с нее станется. Он решил пока не забивать себе голову всякими Ричардами – работы и так хватает. Она вдруг посыпалась на него, как только начали репетировать «Иванова» – Алымов с перепугу хватал все подряд, поэтому и метался сейчас с одной площадки на другую, как «борзый заяц», по выражению тетки. Только на этой неделе он получил два предложения, над которыми раздумывал, – и вот еще Ричард. А ведь все началось, как только он встретил Асю! Эта мысль привела его почему-то в восторг, и он прибавил скорость. Теперь после спектаклей он мчался домой, не задерживаясь в театре ни на секунду: Ася! Ася ждала его! Иногда она засыпала прямо на кухонном диване, одетая, а недопитый чай стыл на столе, и книжка, выпавшая из рук, валялась на полу обложкой вниз. Алымов опускался на колени и долго рассматривал ее сонное лицо, чувствуя, как замирает от нежности сердце. Каждый раз происходило одно и то же: Ася улыбалась во сне и бормотала:
– Ёжа пришел…
Вот и сегодня: совсем сонная, она потянулась его обнять и губы сложила, чтобы поцеловать. Все это было совершенно не по силам Алымову, поэтому он просто подхватил ее на руки и понес в спальню.
– Куда ты меня тащишь?..
– В кроватку.
Она еще что-то бормотала, все время заваливаясь на бок и послушно поднимая руки, пока Сергей ее раздевал – но он почти не слушал:
– Я сегодня все думала… Пусть ты меня совсем немножко любишь… Капельку… Это ничего… Потому что… Я так сильно… Нам хватит с тобой, правда?
– Правда.
Плохо осознавая, с чем соглашается, Сергей поцеловал Асю, прервав на полуслове – каждый ее стон, вздох, каждое содрогание ее тела словно возносили его ввысь, все выше и выше, все сильнее и сильнее разжигая безумное, обжигающее чувство неимоверной близости. «Правда! – стучало у него в голове. – Вот она – правда!» И потом все никак не мог оторваться, не мог наглядеться на розовое лицо с тающей улыбкой и дрожащими ресницами, на мерцающие таинственным светом глаза…
– Ты меня не узнаешь? – спросила Ася и погладила его по щеке. – Это я.
Они долго лежали молча, привыкая к новому состоянию – словно разговаривали тревожно-вопросительными взглядами, то и дело прикасаясь друг к другу: все время хотелось то поцеловать в висок, то поправить прядку волос, то провести пальцем по губам. Между ними происходила сложная душевная работа, словно тяжелые мельничные колеса, лениво проворачиваясь, перемалывали зерно их судеб. Чувствуя, как мурашки побежали по коже, Алымов нервно усмехнулся и тихо сказал – само сказалось, помимо его воли:
– Я люблю тебя.
Ася всхлипнула.
– Ну что же ты плачешь? – растерялся Сергей. – Видишь, ты полюбила меня наконец. Что нам теперь делать?
– Жить. Долго и счастливо.
– Как в сказке. Мне нравится. Жить долго и счастливо, и умереть в один день.
– Да.
– Смотри, ты обещала.
– Ёж… Ты сейчас такой… такой…
– Ручной?
– Совсем без иголок…
– Ручной лысый Ёжа. Это я. И я люблю тебя.
– Ура! – шепотом закричала Ася. – Ура, товарищи! Он сказал это!
– Ура, – вздохнул Алымов. – Он это сказал. Не прошло и года.
Обоих охватило чувство какого-то неимоверного покоя, когда не хочется ни говорить, ни двигаться, а только дышать и слушать, как бьются сердца в такт. Вдруг Алымов рассмеялся.
– Ты что, Ёж?
Он никак не мог объяснить, одолеваемый смехом, и Ася тоже засмеялась, сама не зная чему.
– Умиротворение! – Он захохотал еще пуще.
– Ну и что – умиротворение?!
– Ой, господи. – Вытирая выступившие от смеха слезы, он наконец объяснил: – Да я лежу и думаю: какое умиротворение! А потом вспомнил – тетка рассказала: одна девочка услышала где-то это слово и поняла его, как «умер от варенья», понимаешь? И боялась потом варенье есть, и никому не давала! Вот я сейчас как раз так себя и чувствую! Умер от варенья!
