Таня замолчала, закусив губу и глядя в темное окно. Алымов с силой сжал руку в кулак, так что ногти вонзились в ладонь. Таня невесело усмехнулась:
– Он с него деньги взял, представляешь? Этот юнец. Саша выгреб все, что было, а тот говорит: «Этого мало за двое суток». Ходил с ним к банкомату в холле отеля. На прощание поцеловал Сашу и сказал: «Все было очень мило, дорогой».
– Тань, прекрати. Я не могу это слушать. Какой ужас. Бедный, бедный Саша…
Татьяна четко произнесла, глядя прямо в глаза Алымову:
– Ты. Ни в чем. Не виноват. Ни в чем! Повтори.
Алымов молчал.
– Повтори!
– Я ни в чем не виноват.
– Он умер от того, что осознал всю правду о себе. И не смог с ней жить.
– Да.
Домой они с Асей ехали в полном молчании. Ася попыталась было что-то рассказать про Сан Саныча, но Сергей попросил:
– Давай не будем разговаривать, ладно? Пожалуйста.
– Хорошо, не будем. – Ася взяла его за руку, и Алымов благодарно сжал ее ладошку.
Это были невероятно мучительные для Сергея сорок минут, потому что всю дорогу он, проклиная свою актерскую впечатлительность, раз за разом проигрывал – да нет, проживал вместе с Синицким его последние часы; раз за разом переживал все, что тот мог чувствовать во время своего возвращения домой – к смерти. Это было почти невыносимо, и в какой-то момент Алымов с такой силой стиснул Асину руку, что она вскрикнула:
– Ты что? Мне же больно!
Сергей опомнился и принялся целовать тонкие пальчики, дуть на них, снова целовать, бормоча:
– Прости, прости! Прости…
Дома он сразу прошел к тренажерам, постоял. И понял, что если сейчас станет на беговую дорожку, то не сойдет с нее, пока не свалится замертво. Он не знал, что делать с собой. Если б мог – напился. Грушу, что ли, боксерскую завести? Он представил, как яростно колотит по груше – да, это подошло бы, пожалуй. Алымов пометался по квартире, чувствуя себя бомбой, которая вот-вот взорвется, – Ася тревожно на него посматривала, но молчала. В конце концов он ушел в ее комнату и рухнул на постель. Накрылся двумя подушками сразу и взвыл, ударяя кулаком по матрасу, – зарычал, давясь слезами и впиваясь зубами в простыню.
Глава 9
И даже смерть не разлучит нас
Выйдя с Кунцевского кладбища, Алымов с Асей долго молча сидели в машине. Наконец Сергей снял темные очки и завел мотор.
– Таня не обиделась, что мы не пошли на поминки? – спросила Ася.
– Нет, что ты.
– Ёж, а куда мы едем?
– Даже не знаю.
– Давай к белкам?
– К белкам? На дачу! Хорошая мысль!
Они немного погуляли, взявшись за руки, по неровным дорожкам среди берез. Середина марта – снег почти растаял, слякоть, капель. Устав, выбрали скамейку посуше и присели.
– Странно смотримся, наверно, – сказала Ася. – Люди в черном.
– Белкам все равно. – Сергей закрыл глаза и подставил лицо нежаркому еще солнцу.
– Ёж, ты не хочешь мне рассказать? О Саше? У вас с ним были какие-то сложные отношения, правда? Он что, был увлечен тобой?
– Господи, как ты умеешь слова находить! Увлечен… Откуда ты узнала? Это что, было так заметно со стороны?!
– Вовсе нет! Просто однажды я видела, как он смотрел на тебя. Ты с кем-то разговаривал, с Саввой, что ли, – вы хохотали, а он таким голодным взглядом за тобой следил!
– А ты не подумала, что я…
– Нет. Я же тебя знаю. И еще – я видела, что ты не держишься с ним естественно. Ну, как с Саввой, например. Всегда немножко играешь такого… лучшего друга, понимаешь?
– И это разглядела.
– Ёж, у меня же на тебя абсолютный слух. Я всегда вижу, когда ты играешь.
– Всегда? Это что, мне и обмануть тебя никогда не удастся? Какой ужас!
– А ты собираешься меня обманывать?
– Нет.
– Я тогда подумала: вам с ним лучше бы вообще не видеться, потому что слишком мучительно для него и тяжело для тебя.
Алымов вздохнул:
– Возможно, ты и права. Я собирался постепенно спустить все на тормозах. Но не мог же я бросить его сразу, как только закончилась совместная работа! И потом, я жалел его. Ты знаешь, странное чувство: словно от меня кусок души откололся. Оказалось, Саша занимал столько места в моей жизни! Вообще-то он мне нравился. Просто как человек. Если бы не… Ладно, я расскажу. Но никто не должен знать, особенно его сын, понимаешь?
– Алымов, этого ты мог бы и не говорить.
И он рассказал про берлинское приключение Синицкого.
– Боже мой, как это все ужасно! – Ася была потрясена. – Но вообще – странно, что Саша так болезненно это переживал. Казалось бы, среда самая богемная. Полно же таких. И как-то живут, и вроде бы сейчас все можно, все явно. Некоторые бравируют даже…
– Ась, мы знать не знаем, как именно они живут и что чувствуют.
– Да, правда.
– Я думаю, у него это из детства шло, от отца. Тот очень нетерпимый был. Когда узнал, что Саша в театральное поступил, чуть из дома не выгнал: они там все пидоры! Так что можешь представить, как тяжело ему приходилось. А казалось бы, это мне суждено вырасти геем. Вечно в женском окружении, властная мать, дружил с девчонками, и сам был как девочка…
– Да что ты выдумываешь? Мальчик как мальчик.
– Ты не помнишь этого. Меня лет до семи за девочку принимали – локоны, глаза, ресницы. Тетка еще любила бантик мне прицепить – мама страшно ругалась. А кстати, знаешь, кого я первый раз в жизни сыграл? Красную Шапочку! В восемь лет.
– Да что ты?
– Ага. Новогодние каникулы, я за кулисами болтался. А тут спектакль – не помню, что за вещь, но там все сказочные герои участвовали. Детский утренник второго января. И актриса пришла бухая. Просто никакая. Вот тетка меня и подбила. Она тогда еще работала. Ну что, нарядили, шапочку надели, паричок – я к тому времени уже локонов лишился. Корзинку дали, я и выскочил на сцену. Спектакль-то я уже три раза видел, а память у меня ты знаешь какая. И сыграл, представляешь? Мама такой скандал потом Вере устроила…
– И не боялся?
– Не-а. Никакого страха. Я ж их всех знал: дядя Леша, тетя Катя. Ну, в костюмах – подумаешь. А зал я как-то и не заметил. Это потом я бояться стал, да и то не сильно. Ну, вздохнешь поглубже – и вперед. Как в ледяную воду нырнуть. Ничего особенного.
– А фотография осталась? В виде Красной Шапочки?
– Есть где-то. Прямо куколка из меня получилась. Когда кудри состригли, я вообще неизвестно на что стал похож. Сейчас эти фотографии видеть не могу – такая жалкая обезьянка! И потом, когда вырос – все люди как люди, а я… одуванчик какой-то. Но у меня никогда сомнений не было, кто я. Ни капли. А ведь ко мне подъезжали. Но принимали отказ как данность: нет так нет, прости, дорогой, – и все. А Саша…
