– Ёж, а тебе можно вставать-то?
– Ася, со мной все в полном порядке. Я вообще-то здоров, как бык. Давай!
Он с видимым облегчением переоделся, но потом улегся опять.
– Черт, голова кружится…
– Чего ты хочешь, ты ж только отошел от наркоза!
– Поганая штука, скажу тебе! Ну что, похож я на мумию? Прямо принц Египта!
– Сереженька…
– Ася, я все знаю, что случилось. Ты думала, я буду биться головой о стену, волосы рвать? Правда, и рвать-то нечего…
Ася только сейчас осознала, что Алымова обрили наголо.
– Ой, у тебя ухо так смешно торчит! Никогда не замечала, что ты лопоухий! Милый, я так рада, что ты мужественно это переносишь…
– Стараюсь. Вчера я, конечно…
– Что?
– Да не пугайся ты так! Ну, пережил несколько не самых лучших часов в своей жизни. Такая паника накатила. Подумал: вдруг я не смогу остаться в профессии?! Я другого-то ничего не умею! Как мы жить будем?
– Ёж, вот о чем ты сейчас думаешь? Тебе надо сначала поправиться!
– Ася, а о чем мне еще думать? Я же за вас отвечаю – за тебя и Ириску! В общем, я поразмышлял немного. Смотри: я же могу преподавать, правда? Какое-нибудь сценическое движение или еще что. Я, конечно, не пробовал, но почему бы и нет! Еще есть озвучка, да и мой английский может на что-то сгодиться, как ты думаешь?
– Я думаю, что люблю тебя! Можно поцелую?
– Нужно! Только ты осторожно, ладно?
Ася долго целовала его бледную щеку, лоб, закрытые глаза – из одного вдруг выкатилась слеза, и Ася поймала ее губами.
– Ты знаешь, о чем я больше всего сокрушаюсь?
– О чем?
– Что никого мне не показали – ни маму, ни отца, ни Сашу Синицкого. Вроде как клиническая смерть была, а толку никакого. Говорят, все видят коридор света, родных… А я, видно, недостоин.
– Ёж…
– Ася, да я же шучу, ну что ты?! Лучше скажи, как там Ириска?
– Хорошо. – Ася украдкой вытерла слезы. – Ее Вера Павловна сейчас пасет. Может, привезти к тебе?
– Нет, ни за что! Ася, не вздумай пугать ребенка!
– Этого ребенка ничего не испугается. Наша же дочь, ты что!
– Все равно не надо. Я просто боюсь думать, как она отреагирует на мою покореженную физиономию!
– Ёж, она маленькая, она все по-другому воспринимает. Я ее подготовлю, не волнуйся.
– А Дед как?
– Переживает! Хотел приехать. Можно?
– Дед пусть приедет. Увидит меня сначала в бинтах, потом легче перенесет. А тетка как сама захочет. Привези мне еще какой-нибудь одеколон, ладно? А то все время чувствую эту кислотную вонь.
– Да от тебя вовсе не пахнет кислотой!
– Я знаю! Это внутри меня. Противно очень.
– Хочешь, принесу тебе свои духи? Будешь нюхать, когда невмоготу. А то начнешь поливаться одеколоном, все сестры разбегутся.
Алымов усмехнулся:
– Ладно, давай духи. Даже лучше – тобой будет пахнуть.
– Ёж, а я ведь почувствовала, когда это случилось, представляешь?
– Правда?
– Так странно! Я суп варила. И вдруг резкая боль – там же, где у тебя: щека, шея. Я решила, что меня паром обожгло. Побежала в ванну, стала умываться холодной водой – и вдруг все прошло. Ни боли, ничего. Щека как щека, даже не красная. Это в начале седьмого было. Я на часы посматривала, тебя ждала.
– Да, в начале седьмого, верно! Я вышел после репетиции, а там уже народ толпится перед началом спектакля. Увидели – стали подходить за автографами. Потом шагнул к машине, и тут… Нет, не хочу вспоминать! – Стоило ему только закрыть глаза, как он видел эту склянку с кислотой, летящую прямо в лицо. Какое, к черту, мужество?!
Через пару дней в больницу прибыл Дед – вместе с Асей, один не решился. Уезжали они тоже вместе, и Валентин Георгиевич так вздыхал и сопел, что Ася решительно настояла, чтобы он заехал повидаться с правнучкой. Но первой его встретила Вера Павловна.
– Рыжая! И ты здесь! Ну, конечно, я мог бы и догадаться!
Ася покосилась на Деда, потом на Веру и тихонько ускользнула в детскую.
– Ну, здравствуй, что ли! – Дед распахнул объятия.
Вера, заплакав, прильнула к нему:
– Валечка, какое несчастье-то! Как там наш мальчик?
– А! Вся рожа замотана, ничего не поймешь! Но глаза хорошие. Держится, как кремень. Рыжая, ты уж не плачь, а то я тоже зареву!
Они затихли в объятиях друг друга, потом Вера попыталась отпихнуть Валентина Георгиевича:
– Ты руки-то не распускай!
– Жалко тебе? Когда еще доведется потискать!
– Оставь меня в покое! Я порядочная женщина!
– Ты самая беспорядочная из всех, кого я знаю. Ну, дай хоть ручку поцелую! Во-от они, мои любимые лапки… Вера, зачем мы развелись, а?
– Не знаю я, Валь! Ничего я не знаю…
Дед целый вечер нянчился с Ириской и просидел допоздна, так что Ася стала было уговаривать его переночевать, но он отказался:
– Зачем я буду вам мешаться, еще не хватало! Нет уж, поеду восвояси.
– Ой, и мне пора! Валентин, ты меня подвезешь? – поднялась Вера Павловна, а Ася постаралась скрыть улыбку: все их наивные ухищрения были видны как на ладони.
– Ну что, к тебе или ко мне? – первым делом спросил Валентин Георгиевич, усевшись в такси. Вера промолчала, и он назвал таксисту свой адрес, а потом обнял ее за плечи и поцеловал в щеку. Она вздохнула и положила голову ему на грудь.
– Я скучал, – признался Валентин. – Когда мы с тобой последний раз виделись-то?
– Виделись или обнимались?
– Виделись недавно, я помню. Опять поругались. И чего это мы все время ругаемся, а, Вер? А обнимались вообще… сто лет назад. Рыжая… Ты совсем не меняешься… Хрупкая такая, ребрышки наперечет… Так тела и не набрала…
– Где надо, все есть!
– Это точно…
– Веди себя прилично! – Вера отпихнула настойчивую руку Валентина. – Ты что?! Ну, вообще!
– Когда это я вел себя прилично?! Вер, возвращайся, а? Что нам теперь делить-то? От жизни вон всего ничего осталось.
– Так мы вроде к тебе и едем, разве нет?
– А это что означает?
– То и означает. Ты лучше скажи, как бы нам денежек Асе подкинуть? Дорого нынче болеть, сам знаешь.
– Она говорит – пока есть.
– Да щепетильная слишком! Сережа, конечно, в последнее время хорошо зарабатывал, но сейчас-то неизвестно, когда сможет…
– Если вообще сможет.
