– Ты – мой лучший подарок. Чем заслужил только, не знаю. Ну, раз так, то можно и выписаться, правда? Буду приезжать на процедуры. А то надоело тут. И я вот что подумал – надо сфотографироваться.
– Зачем?
– Это мне нужно. Жалко, я раньше не додумался. Понимаешь, я как представлю реакцию друзей, того же Саввы… Я не вынесу. Мне еще Деда надо пережить, тетку, Ксюху! Про Ириску я и думать боюсь. А так – человек посмотрит на фото, ужаснется, а когда живьем увидит, уже не такая бурная реакция будет. Как ты думаешь?
– Пожалуй, ты прав. Хорошая идея.
Всю дорогу до дома Алымов держал Асю за руку. Первой к нему вышла Вера Павловна, которая ни разу не была в больнице. Она не показала виду, как поразил ее облик любимого мальчика, – выдержка у нее была железная.
– Что-то ты там залежался, – сказала она, целуя Сергея в здоровую щеку. – Отлыниваешь все. Ишь, устроил себе каникулы!
– И не говори! – Он вздохнул с облегчением и повеселел, видя ее реакцию. – Ну вот, видишь, вернулся – Фредди Крюгер собственной персоной!
– Ну, и ничего! С лица не воду пить! Для мужика красота – не главное. А главное у тебя в порядке.
– Ma tante, у тебя только одно на уме!
Вера открыла было рот, но тут выбежала Ириска, за которой не поспевала Ася. Девочка с разгону ухватила отца за ноги:
– Папа! Папа приехал!
Женщины замерли. Алымов медленно нагнулся и поднял дочку на руки, стараясь не поворачиваться к ней обезображенной щекой. Ириска обняла его за шею, и Сергей, с трудом сдерживая слезы, поцеловал ее несколько раз, куда пришлось.
– А что ты мне привез?
Алымов достал из кармана игрушку, предусмотрительно купленную Асей: крошечного желтого утенка с красными лапками.
– Утя!
– Нажми ему на животик – он скажет «кря-кря»!
Потискав утенка, Ириска подняла голову и наконец увидела отцовское лицо. У нее сделалась испуганная мордочка, и она оглянулась на Асю – та подошла и обняла их обоих:
– Видишь, детка, какая у папы щечка? Помнишь, я тебе говорила?
– Папа упал…
Ириска не выговаривала некоторые звуки, поэтому прозвучало это как «папа упай».
– Папа упал и поранил щечку, теперь там шрамики. Ты ведь любишь папу, правда? Надо его пожалеть!
– Люблю…
Губки у девочки задрожали, и она опять обняла отца, прошептав:
– Больно… Папе больно…
– Нет, что ты, маленькая, – заторопился Алымов. – Мне уже совсем не больно. Это некрасиво, но не больно. Ты моя ласточка, моя любимая девочка, моя принцесса…
И он ушел с Ириской на руках в детскую.
– Ой, господи, – сказала, всхлипнув, Вера Павловна. – Бедный мальчик. Как бы Деда инфаркт не хватил, когда увидит…
В первый вечер пребывания Алымова дома Ася легла с Ириской в детской, потому что девочка капризничала. Она баюкала дочку и с нежностью ее разглядывала – папина дочка, один в один! Только волосики совсем черные, как у бабушки Илларии. Ну вот, спит наконец. Вдруг Ася вспомнила, что не рассказала мужу две новости – надо, пожалуй, пойти, развеселить. Держался он неплохо, но она-то видела, как тяжело Сергею это давалось. Ася подошла к двери спальни, но вдруг остановилась и прислушалась, схватившись за сердце – он плакал. И так горько! Ася не знала, что делать: Алымов всегда старался скрыть малейшие проявления своей слабости, но сейчас… Внезапно ей пришла в голову мысль – а ведь Сергей не зря так легко отослал ее спать в детскую! Господи, он же думает, что противен ей, не иначе! И Ася решительно вошла. Он тут же затих. Ася села на край постели и положила руку ему на голову.
– Ася, уйди. Пожалуйста! Мне надо побыть одному, как ты не понимаешь.
– Ты слишком долго был один. Подвинься.
Она влезла к нему и обняла, хотя он отпихивался изо всех сил.
– Дорогой мой, – зашептала Ася, целуя его изуродованную щеку. – Любимый, единственный. Ну, что ты выдумал? Решил, что я тебя больше не захочу?
– Ася, это же вполне естественно. Я все понимаю. Я сам вздрагиваю, когда вижу себя в зеркале.
– А я не вздрагиваю. Я вижу тебя, а не твои шрамы. И люблю тебя всякого, даже такого… зареванного.
– Ты слышала…
– И видела не раз. Забыл, как в детстве ревел? Больше меня! Таким был плаксой!
– То в детстве. Ребенку можно, а когда здоровый мужик…
– Ты имеешь полное право плакать. Рыдать, кричать. Разбить что-нибудь. То, что произошло, – ужасно, и выглядишь ты чудовищно! Тебе больно и страшно. Мне тоже. Давай будем выходить из этого вместе.
– Я разбил. Зеркало в больнице.
– Ну, здорово. А я пять тарелок расколотила!
Алымов вдруг засмеялся:
– Аська! Ты никогда не сдаешься, да?
– Еще чего!
– Как там наша принцесса, спит? Думаешь, она сильно впечатлилась? Это никак не отразится на ее психике?
– Сереж, я как раз думала об этом. Понимаешь, мы не сможем защитить ее от жизни. Не спрячешь же в футлярчик? Пусть учится состраданию. Ничего, она справится. У нас сильная девочка. Вся в папу.
– Да нет, я бы сказал – в маму.
– Ой, опять забыла! Я ведь зачем пришла-то! У меня есть две новости: хорошая и хорошая! Представляешь, наши-то – заявление подали!
– Да ты что! Вот здорово! И свадьба будет?
– Верочка говорит – скромная.
– Ну да, как же! Человек на двести минимум. Я ужасно рад за них!
– Ты знаешь, мне кажется, Веру наш с тобой пример вдохновил.
– Возможно. Но они дольше друг от друга бегали, чем мы с тобой. Подожди, это сколько же лет прошло, как они развелись… Мне года три, кажется, было… Почти сорок лет! Правда, один раз пытались сойтись, лет двадцать назад. Не вышло. Господи, хоть бы сейчас получилось.
– Ёж, а почему все-таки ты от меня бегал?
Он глубоко вздохнул:
– Пожалуй, уже можно и рассказать. Хотя трудно. Это такое, знаешь… тайное и стыдное. Что даже от себя самого скрывают.
– Ты меня пугаешь…
– Да ничего страшного. Сейчас даже смешно кажется. Я издалека начну. Помнишь, ты ножку поранила, а я тебя нес? Ты такая маленькая была для своих пяти, и я справился, дотащил. Ты меня за шею обнимала. Я так любил тебя тогда!
– Помню, еще бы! Это самое счастливое мое воспоминание. Я все понимала, что между нами происходит. Всегда знала, что ты меня любишь. И это было обиднее всего. Ну, потом. Когда выросли.
– Когда выросли, вот именно. На самом деле я не помню того времени, когда не любил тебя. Ты была моя девочка, моя Малявка, а я твой защитник. Твой старший брат. А потом оказалось, что чувства мои к тебе вовсе не братские. И я испугался.
