– Схватки есть?
– Мне кажется, небольшие. Я не слышал криков или стонов. Но она совершенно одна.
– У мачехи фобия. Думаю, у нее был собственный печальный опыт.
– Она сказала мне, что у нее нет и не было детей.
– Обычно у таких, как она, их и не бывает.
Ричер свернул в ворота, покачнулся, стараясь сохранить равновесие, и двинулся по подъездной дорожке к дому, аккуратно ступая в свои старые следы. Коп, отдуваясь и тяжело дыша, отставал от них на двадцать шагов. Когда они добрались до двери, та тут же распахнулась, и их окутало тепло подогретых полотенец и одеял. Через некоторое время доктор сказала, что она в порядке, и поспешила наверх. Казалось, сам дом вздохнул с облегчением и расслабился. Полковник занял позицию в коридоре наверху и, как и полагается будущему деду, нервно расхаживал взад и вперед. Наверное, точно так же он волновался поколение назад, когда должен был стать отцом.
Будущая бабушка, держась за перила, поднялась на половину лестничного пролета и остановилась, не в силах идти дальше. Но подняла голову и смотрела вверх. Ждала.
Коп подошел к Ричеру, стоявшему в дальнем углу коридора нижнего этажа.
– А теперь расскажите про бриллиант, – потребовал он.
– Насколько я понял, речь идет о подвеске, – сказал Ричер. – Она принадлежала первой жене, а не второй. Поскольку эти люди очень богаты, подвеска достаточно большая и тяжелая, чтобы не заметить ее пропажу. Значит, она не потеряла бриллиант, когда они отправились на обед, – а обед состоялся, потому что они все еще в праздничной одежде. Повар уехал вчера, до того, как начался снегопад. Дочь оставалась дома, но видела их, когда они вернулись, подняла шум по поводу украшения матери, и мачеха, вне всякого сомнения, его сняла. Позже она обнаружила, что оно пропало, а из-за того, что дочь возмущалась очень громко, не помнила, как его сняла. Поэтому она решила, что потеряла подвеску во время обеда или его украл гардеробщик.
– И где сейчас бриллиант?
– Его забрала дочь. Он же принадлежал ее матери. Частично ею двигало желание сохранить его, но главным образом потому, что у нее начались роды, она оказалась совсем одна и хотела иметь при себе хоть что-то, принадлежавшее матери. Что-то вроде оберега. Зря они вас вызвали. Вы найдете его у дочери в руке или под подушкой.
– Ее ребенок появится на свет в Рождество…
– И еще треть миллиона других детей. Так что тут нет ничего особенного.
– Сходите на кухню. Повар наверняка приготовил все заранее, но они сегодня слишком нервничают и не будут есть. Может, вы все-таки получите свой праздничный ужин.
Ричер так и сделал – поел в полном одиночестве на кухне в подвале особняка, пока все остальные ждали наверху дальнейшего развития событий, – а потом ушел, так и не узнав, кто в тот день появился на свет.
Мужчина входит в бар
Ей было около девятнадцати. Не больше. Возможно, меньше. Страховая компания посчитала бы, что у нее впереди еще лет шестьдесят. Я же решил, что гораздо более точным прогнозом будет тридцать шесть часов. Или тридцать шесть минут – если все с самого начала пойдет не так.
Блондинка с голубыми глазами, она, однако, не была американкой. Благодаря многим поколениям благополучной жизни американские девушки излучают некий свет и непринужденность, но эта девушка не могла ими похвастаться. Ее предки познали трудности и страх, и их наследие оставило следы на ее лице, теле, и в движениях, и в глазах, в которых застыла настороженность.
Она была худой, но не той худобой, что рождается от диет, а той, которая является печальным даром предыдущих поколений, не имевших достаточно еды и голодавших – или не голодавших. Ее движения, изменчивые, наполненные напряжением и легкой тревогой, поражали своей нервозностью, хотя она отлично проводила время.
Девушка находилась в нью-йоркском баре, пила пиво, слушала оркестр и была влюблена в гитариста. И это не вызывало ни малейших сомнений. Ее взгляд, когда из него пропадала настороженность, наполняло обожание, направленное исключительно на него и больше ни на кого. Возможно, она была русской и богатой. Она сидела одна за столиком у сцены, перед ней лежали свеженькие двадцатки из банкомата, она платила за каждую новую бутылку одной из них и не просила сдачи. Официантки ее обожали.
В дальнем конце зала на обитой тканью скамье сидел мужчина, который не сводил с нее глаз. Скорее всего, телохранитель. Высокий, широкоплечий, с бритой головой, в черной футболке и черном костюме. Он являлся одной из причин, почему она в возрасте девятнадцати лет или даже меньше пила пиво в городском баре. Это заведение не относилось к числу гламурных, где придерживаются определенной политики касательно богатых несовершеннолетних девушек. Паршивое местечко на Бликер-стрит, где работали тощие официанты, чтобы оплатить свое обучение, и я догадался, что, взглянув на девушку и ее охранника, они решили, что проблемы им не нужны, зато чаевые очень даже пригодятся.
Примерно минуту я наблюдал за ней, потом отвернулся. Меня зовут Джек Ричер, и раньше я был военным копом – ударение на слове «был». Я уже не служу в армии примерно столько же времени, сколько там провел, но от старых привычек трудно избавиться. Я вошел в бар так же, как обычно вхожу в любые места, – осторожно. Половина второго ночи. Я доехал на поезде А до Западной Четвертой улицы, двинулся на юг по Шестой авеню, свернул налево на Бликер и окинул взглядом тротуары. Я хотел послушать музыку, но не такую, которая выгоняет большое количество посетителей наружу, чтобы покурить.
Самая маленькая толпа собралась рядом с заведением, к двери которого вела короткая лесенка. У обочины стоял блестящий черный «Мерседес» с водителем за рулем. Музыку, доносившуюся изнутри, приглушали стены, но я уловил резвые басовые ноты и энергичные звуки барабана. Поэтому поднялся по ступенькам, заплатил пять баксов и вошел внутрь.
Два выхода. Один – через дверь, в которую я вошел, на другой указывала стрелка в конце длинного темного коридора с туалетами в задней части заведения. Зал был узким, примерно девяносто футов в длину, барная стойка слева, недалеко от входа, несколько обитых тканью скамеек в форме подковы; дальше – столики, случайным образом расставленные на открытом пространстве, где, судя по всему, в другие вечера устраивали танцы. И сцена с оркестром.
Оркестр выглядел так, будто его собрали случайным образом в результате ошибки агентства по работе с музыкантами. Басист, плотный, далеко не молодой чернокожий тип в костюме с жилетом, пощипывал струны стоявшей вертикально бас-гитары. Барабанщик, громадный старик, удобно устроившийся около своих инструментов, вполне мог быть его дядей. Вокалист также играл на гармонике и был старше басиста, но моложе барабанщика и крупнее обоих. Лет шестидесяти, сложенный для комфортной жизни, а не спортивных достижений.
Гитарист отличался от них по всем параметрам – молодой, белый и совсем небольшой. Может, лет двадцати, рост около метра семидесяти, примерно шестьдесят килограммов весом. Он играл на роскошной голубой гитаре, подсоединенной к новенькому усилителю; инструмент и электроника вместе создавали резкие, сильные звуки, наполненные пением космоса и похожие на эхо повторениями музыкальных фраз. Я решил, что усилитель стоял на одиннадцати, потому что звук был невероятно громким и заполнял весь зал, так что казалось, будто там уже не осталось места.
