– Это эстамп с картины художника Джорджа Беллоуза, из боксерской серии.
– Дорогой?
– Я купил его давно, тогда он стоил недорого. К тому же их много. А картина, с которой они сделаны, одна, и стоит миллионы.
– А кто ее купил?
– Музей.
– Где?
– В Кливленде.
– Где это?
– Примерно две тысячи миль отсюда.
Глаза у него стали как будто стеклянные. От скуки, не от низкого сахара. С тем же успехом я мог сказать – на Венере.
– Короче, пешком далековато, – добавил я.
Он улыбнулся, но тут же погасил улыбку.
– А ты всегда дома работаешь?
– Иногда езжу в больницу. Или в суд.
Эфрен напрягся.
– В суд? Ты чё, коп?
– Нет, но мне платят, чтобы я был у них экспертом.
– Насчет чего?
– Чаще всего, когда люди разводятся и не могут решить, с кем останутся дети. Мне платят за то, чтобы я сказал, что думаю. Иногда дети страдают от последствий чего-то, например автомобильной аварии, и тогда мне платят за то, чтобы я сказал, в чем их проблема.
Он смотрел на меня.
– Да, – сказал я, – работа – не бей лежачего.
– Кто их забирает?
– Кого – их?
– Детей, из-за которых судятся.
– Как судья решит.
– А ты тогда что делаешь?
– Говорю судье, что я думаю.
– Так ты умнее судьи?
– Я больше знаю о психологии – то есть о том, что люди думают и как себя ведут.
Его маленький скошенный подбородок слегка выставился вперед. Будь Эфрен побольше, можно было бы сказать, что он выдвинул челюсть.
– И что?
– Что «что»?
– Что люди думают?
– Это зависит от человека и от того, что с ним происходит.
Судя по выражению его лица, я провалил какой-то тест.
– Взять хотя бы тебя, Эфрен, – сказал я. – Иногда тебе кажется, что весь мир в твоей власти, такой ты большой и сильный.
Черные глаза глядели на меня не отрываясь.
– А иногда, наоборот, любая мелочь выходит из-под контроля. По обстоятельствам.
Его руки дрогнули. Стакан упал на пол, глухо стукнув о мой персидский ковер. Он нагнулся, поднял его, сказал:
– Извини, мужик.
Я продолжал:
– Точно так же бывает и со всеми. Мы все то большие, то маленькие. Мне платят за то, чтобы я был умным, потому что у меня есть образование и опыт. Но я не волшебник, и потайных дверей у меня тоже нет.
– А что у тебя есть?
– То, что рассказывают мне люди.
– Я тебе ничего рассказывать не буду.
– Этот твой выбор.
Он качнул головой.
– Ну да…
– Ты считаешь, что у тебя нет выбора?
Молчание.
Я продолжил:
– В отличие от других докторов, которые колют тебя иглами, щупают и вообще говорят, что и как тебе делать, я не буду приказывать тебе ничего.
– Да ну?
– Я серьезно, Эфрен. На тебя и так все навалились. Я не хочу быть частью этой кучи-малы.
Он посмотрел на свои колени.
– Значит, не хочешь?
– Чего?
– Быть моим… делать, что обычно делают доктора.
– Я просто хочу делать свою работу, – сказал я. – Которую я люблю. Ты кажешься мне интересным парнем, и я был бы рад с тобой поработать. Но быть частью окружающего тебя шума? Нет.
Он встал, стиснул стакан, потом поставил его на стол, стукнув донышком.
– Ты правильно говоришь, мужик. Достало меня все.
И сквозанул мимо меня к выходу. Конец сеанса.
* * *
Я решил, что больше не увижу его, и уже начал репетировать траурный звонок Шейле Бакстер, когда мне позвонили с телефонной станции.
– Некая миссис Касагранде хочет поговорить с вами, доктор.
– Соедините.
Пауза.
– Алло!
– Доктор Делавэр слушает.
– Это мама Эфрена.
– Очень приятно. Как его дела?
– В общем, – сказала она, – немного хорошо. Эфрен тестирует себя дважды с тех пор, как пришел от вас.
– Отлично.
– Он все еще находит конфеты и таскает, но потом хотя бы тестирует и делает укол… когда вы хотите видеть его снова?
– А он хочет сюда вернуться?
– Он забывает вам платить, – сказала она. – Я даю ему деньги, он забывает. Я пошлю вдвое, о’кей?
– Конечно. Значит, Эфрен…
– Он говорит, на следующей неделе. Это о’кей?
Я нашел в журнале свободное местечко и сделал пометку.
– Спасибо вам, доктор, – сказала Розалинда Касагранде. – Эффо говорит, вы парень с норовом.
– Вот как?
– Это хорошо. Для него, знаете? С норовом – значит, сильный. Он живет всю жизнь с девочками, все думают, он малыш, знаете?
– Его балуют.
– Я думаю, теперь ему нужен кто-то, кто напинает ему задницу. Он придет на следующей неделе.
* * *
Следующие три месяца золотистый низко стелющийся автомобиль пунктуально подъезжал к дверям моего дома раз в неделю. Я никогда не ставил Эфрену никаких жестких временных рамок заранее, наоборот, каждый раз предлагал ему несколько вариантов на выбор – и даже настаивал, чтобы он сознательно выбирал сам.
Однако я никогда не отдавал его время другим пациентам – он стал для меня важен. Факт, которым я никогда ни с кем не делился.
И он приходил всегда, за исключением одного случая, когда у него была сильная простуда, и он позвонил мне сам и за семьдесят два часа до встречи отменил визит.
Первые несколько сеансов состояли по большей части из его вопросов и моих ответов. Он расспрашивал меня обо всем – где я учился, сколько денег зарабатываю, в каких местах жил раньше. Я отвечал, но без подробностей, и моя сдержанность пришлась ему по вкусу: тот, кто дорожит приватностью своей жизни, с уважением отнесется и к его секретам.
С вопросом конфиденциальности я разобрался сразу, дав ему понять, что четырнадцатилетнему пацану полной секретности никто не гарантирует. Однако пообещал, что никогда, даже под давлением, не предам огласке ничего такого о нем, что он сам не хотел бы предавать огласке.
– Даже если давить будут копы?
