– Винки вообще не мог иметь детей, – продолжил он. – Низкий уровень сперматозоидов. Давным-давно у него была девчонка, Донна, – помнишь Донну, Марв?
– Рыженькая, – сказал Блатт, обеими руками вылепливая из воздуха песочные часы – женскую фигурку.
Младший продолжал:
– Она так любила Винки, на все для него была готова. Все просила его, чтобы он сделал ей малыша. Давно это было, лет двадцать тому назад. Когда мы ездили на автобусе по Огайо?
– Да, рубили в Кливленде, – сказал Блатт без искры радости в голосе.
– Винки наконец согласился, но ничего не вышло, – сказал Младший. – Как-то раз он попросил меня завезти его в одно место – Кливлендскую клиническую больницу, здоровое такое медучреждение. А я должен был везти его потому, что ему не продлили права и он не мог взять напрокат машину. Короче, увез я его туда, подождал – он выходит. Тихий такой. Я перепугался – может, у него какую болезнь нашли, он говорит, нет, мол, ничего страшного, обычное дело. И дальше молчит, как устрица. Пару недель после этого он ходит как в воду опущенный, ну, а мы в это время… помнишь сенсимилью
[45], которую мы тогда брали с собой в дорогу?
– Как не помнить, – отозвался Блатт.
Младший улыбнулся.
– Короче, Винки и я торчали однажды выше астероидов, и тут на него нападает болтливость, такое со многими бывает после «травки», и он говорит: так, мол, и так, тест в больнице был на уровень сперматозоидов, и оказалось, что он у него ниже некуда, считай, нулевой, так что папочкой ему не бывать никогда. И начинает плакать, потом заставляет себя смеяться, веселится уже по-настоящему, и мы забываем об этом деле и никогда больше к нему не возвращаемся.
Пока длился его монолог, Блатт смотрел на него во все глаза.
– Дерьмо дело. Бедный Винк…
Спенсер Младший повернулся ко мне:
– Короче, папаша не он, док, а если Конни считала его отцом, то попала пальцем в небо.
– Конни вечно попадала пальцем, только не в небо, а в дерьмо, – сказал Блатт.
– Но если Конни сделала такую ошибку, то кто-то другой мог ее повторить, – сказал я.
– Кто, например?
– Это мы и пытаемся понять.
– Ну, здесь вы это вряд ли поймете, – сказал Младший. – Черт, а почему не взять и не спросить саму Ри?
– Сразу после того, как Винки был убит, Ри покинула город.
– Сразу после? – переспросил Блатт. – В вашем исполнении это звучит чертовски подозрительно.
– Когда совершено преступление и кто-то срывается с места без слова предупреждения, полиция всегда воспринимает это всерьез.
– Они считают, что это она все натворила?
– А вы что, новости не смотрите?
– А зачем? – отозвался Блатт. – Там все равно одно дерьмо.
– Точно, точно, – поддакнул Спенсер Младший, снова берясь за бутылку.
– Полноэкранное фото Ри показывали в вечернем эфире, – сказал я. – Полиция считает ее заинтересованным лицом в убийствах Конни и Винки.
– Заинтересованным лицом? – переспросил Зебра. – То есть подозреваемой, что ли?
– Берите ниже, – сказал я. – Она была бы подозреваемой, будь у них хоть какие-то улики.
– Ну, это уже полный абсурд. – И он засмеялся, весело и непринужденно.
Усмехнулся и Чак-о Блатт, хотя его единственное «ха!» было пронизано гневом.
– Да уж, конечно, двое милейших, добрейших людей на этой планете; одного убивают, а вторая решает отправиться в путешествие – что, заметьте, есть ее естественное, неотъемлемое право, данное Богом, – и вот, пожалуйста, копы уже заподозрили дурное! Ой, держите меня семеро!
– Вот потому-то я и пытаюсь найти альтернативное объяснение, – сказал я.
– А, ну да, ясно. – Блатт протянул Спенсеру Младшему руку со скрюченными пальцами. Тот вложил в нее бутылку и сказал:
– Хотелось бы мне помочь вам, док, но я наверняка знаю только одно: это не Ри. Слишком она хороший человек.
Блатт пропустил еще пару глотков и поставил бутылку, громко стукнув донышком о прилавок.
– Спасибо, ребята, – сказал я.
– Альтернативное объяснение, – повторил Блатт. – Может, это какой-нибудь гребаный маньяк отстреливает людей, вот и все объяснение.
– И он случайно пристрелил Винки и Конни? – спросил Спенсер Младший.
– Да, это вряд ли… – согласился Блатт. – Ну, ладно, может, он прав. – Он повернулся ко мне: – Может, вы правы, и это действительно имеет какое-то отношение к девочке. Ну и что? Хрена ли мне знать? В смысле, она славная малышка, ну, и что тут такого? Что она, принцесса или наследница какая-то, что ли?
– О, – подхватил Зебра, – а что? Может, Ри закрутила с каким-нибудь богатеем, а он теперь испугался, как бы его репутация не подмокла, и решил взять дело в свои руки…
– Ага, точно, – сказал Блатт. – На канале «Лайфтайм нетворк»
[46], сегодня вечером.
– Такое бывает, Марв, – возразил Спенсер Младший. – Ри назвала дочку Рамбла, сказала, из-за того, что зачала ее в Малибу. А что там, в Малибу? Место для богатеев.
– Да уж, не то слово, – подхватил Блатт. – Там каждая унция песка миллион баксов стоит.
– Парни, а вы не помните, она ничего такого про Малибу не говорила? – спросил я.
– Да нет, черт возьми, – ответил Блатт. – Что она такого могла говорить, что мы с ними одного поля ягода, что ли?
Я повернулся к Младшему.
– Не помню даже, когда я в последний раз был на пляже. – Он моргнул. – Да и вкус к серфингу у меня как-то пропал.
– Да ты и серфингист-то был фиговый, – сказал Блатт.
– Это точно.
– А я еще фиговее. Устоять на гребаной доске и то не мог. – Язык у него заплетался. Он в третий раз приложился к бутылке.
Спенсер Младший взял бутылку у него из рук.
– Да, катался ты дерьмово, мужик. По сравнению со мной ты был в четырнадцатом кругу ада, заполненном слоновьим дерьмом. – И он рыгнул.
– Ага, дай мне костюм, и я тебе такого Крупа покажу… – Блатт захохотал. – Поставь меня на эту доску, и я суперспец… ой, прости, мужик.
– Кончай давай, – сказал Зебра.
– Чего кончать?
– Кончай притворяться чувствительным, ты нравишься мне такой, какой ты есть, – форменной задницей. Мне и мистеру Роджерсу
[47].
