Вик. Вик и Рахиль. Наш портрет: Вик и я – на противоположных краях картины, наполовину вне ее. Мы до странности настороженно относимся друг к другу. Несмотря на всю свою заботу, Вик, наверное, ожидал от меня большего чувства вины, что оправдало бы его собственную. Я же, вероятно, винила Вика в том, что он сделал меня зависимой от его сведений, от его жучков-паучков, за то, что отвыкла полагаться только на собственные ловушки и стала слабой.
Справедливо ли? Нет. Я сама была виновата: утаила от него секрет поважнее.
Борн мог разговаривать. Борн убил моих мучителей и куда-то подевал их тела. Борн – разумен. Борн сделал меня счастливой.
Чему я научила Борна, и чему Борн научил меня
Борн сделал меня счастливой, но ума счастье не прибавляет. Выздоравливая, я с трудом вспоминала, что ждет меня снаружи, как будто, несмотря на огромный опыт, должна была учиться всему заново.
В голову закрадывались разнообразные бредовые, опасные идеи, вроде как маленькие лисички и иные пустынные зверушки, поселившиеся в моем разуме. Они тявкали, бегали вокруг, поднимая пыль и останавливаясь только затем, чтобы взглянуть на меня издалека, приглашая побегать вместе. Я вообразила, что живу в настоящей квартире в одном из надежных приютов моего прошлого. И все будет хорошо, я просто подхватила грипп или ангину, долго болела, а теперь мне становится лучше… Что я буду делать, когда станет совсем хорошо? Вернусь в университет или на свою необременительную работу. Получу диплом и стану писательницей. Разрушенный город – это всего лишь плохой сон, и раскопки мусора – плохой сон, скоро я проснусь, видения смерти родителей, того, как я чуть не утонула, и всего, что случилось после, развеются как морок.
Чем сильнее Вик пытался меня оградить, тем больше подобных идей возникало в моей голове. Они очень слабо были связаны с воспоминаниями о перелете, попытках найти убежище и опасностях города.
Человеческий разум любыми способами пытается себя защитить, возводя крепостные стены, и некоторые из этих крепостей становятся ловушками.
Даже когда я начала потихоньку ходить по комнатам вместе с Борном. И когда отважилась выйти в коридор. Фантазия была столь эфемерной, что я старалась поскорее прошмыгнуть мимо призраков с того света, которые могли бы ее развенчать. Стула, застрявшего в стене. Проржавевшего канцелярского шкафа, используемого не для хранения документов, а для перегораживания зева туннеля. Отсутствия книжных полок и других людей.
И все же, благодаря Борну, эти недели затворничества стали для меня одними из самых запоминающихся. Вик вечно где-то пропадал, отслеживая действия Морокуньи и снабжая жуками свою небольшую команду дилеров… А может быть, и из-за нашей ссоры.
Мы с Борном оказались предоставлены самим себе. Борн тоже засиделся дома. Когда мне становилось известно, что Вика не будет несколько часов, я брала Борна с собой в коридоры, то и дело покрываясь мурашками от страха и напрягаясь из-за боли в медленно заживающих ранах.
В то время игра в сокрытие способности Борна разговаривать шла вовсю. Вик должен был узнать. Но поскольку я ни в чем не признавалась, а он не спрашивал, Борн превратился в секрет полишинеля, встрявший между нами, будто огромный клин. Я сделалась дерзкой, тем самым вынуждая Вика играть со мной в открытую. Мне казалось, что если он не откроется, наши отношения превратятся в одну сплошную ложь.
Не обращая внимания на мою телесную немощь, мы с Борном носились по сумрачным пыльным коридорам. Борн боялся налететь на стену и запутаться в собственных щупальцах и завывал сквозь смех: «Ты бежишь оооооочень быстро!» Или: «Почему это так веселооооо?» Я тоже принималась хохотать. Если бежишь просто так, а не потому, что должен, бег становится на удивление приятной штукой.
Наконец, мы повалились на пол у дальней стены. Я позволила Борну охотиться на ящериц и крыс, так что своеобычные жалобы на голод и предложения срочно перекусить поуменьшились, зато добавились многочисленные вопросы. Он вообще задавал их непрерывно, алча ответов.
– Пыль очень сухая. Почему пыль такая сухая? Не надо ли добавить воды для равновесия?
– Тогда получится грязь.
– Что такое грязь?
– Влажная земля.
– Я еще никогда не видел грязи.
– Да, не видел. Пока не видел.
Когда я показала ему фотографию ласки в одной старой энциклопедии, он ткнул в нее щупальцем и сказал:
– Ооооо! Длинномышь!
Это навело меня на мысль научить Борна читать, вот только он додумался до этого сам. Когда мы играли в прятки, я иногда обнаруживала его согнувшимся над грудой брошенных книг, а из его головы свисало щупальце с огоньком на конце.
Он с одинаковой охотой читал любые тексты, при этом его многочисленные глаза бегали туда-сюда по страницам книги, поставленным на пюпитр. Я очень сомневалась, что для чтения ему в самом деле требуются глаза или свет, однако делая что-либо, он любил подражать мне. Может быть, думал, что с его стороны будет невежливым читать в темноте, да еще и без глаз.
Правда заключалась в том, что я не знала, ни о чем он думает, ни каким образом, только отвечала на его бесконечные вопросы.
Как-то я показала ему «лабораторный» бассейн Вика. Я любила этот бассейн; наверное, это означало, что я любила и самого Вика. В потолке над бассейном имелся световой колодец, ведущий к самой вершине Балконных Утесов. Он так и оставался в крыше, Вик только замаскировал его с помощью своих обманок.
Когда солнце стояло в зените, свет падал в бассейн золотисто-зелеными волнами, как будто мох и лишайники, росшие наверху, смешиваясь с солнечными лучами, превращались во что-то совершенно новое. Свет этот переливался на живых нитях, с которыми работал Вик, и можно было видеть плавающие пылинки, случайного водяного жука или бабочку, а также парок над водой, завивающийся колечками, как побеги папоротника.
Следовало только привыкнуть к запаху химикатов, добавлявшему влажному воздуху пряную нотку. Не важно, чем они отдавали, сладостью или кислотой, их запах всегда был острым. По утрам Вику требовался свет, чтобы кормить свое густое, разбухающее и мерцающее варево и получить из него несколько жуков или еще что-нибудь. Наше дерьмо и моча также служили «пищей» бульону, но основной запах давали водоросли, торф и кое-какие реагенты. Я давно привыкла к нему и даже находила приятным.
В трясине бассейна извивались угреподобные твари, поверхность рассекали плавники невиданных рыб, чтобы снова уйти в глубину.
– Что такое плавательный бассейн? – спросил Борн.
– Это место, где люди… плавают.
– Но он полон отвратительных вещей! Отвратительные вещи живут в нем. Совершенно отвратительные. В самом деле отвратительные.
«Отвратительный» стало с недавних пор любимым словечком Борна, которое он вставлял повсеместно.
– Главное, не трогай все эти отвратительные вещи, даже если голоден, – я мягко вытащила его щупальце из воды, куда оно погрузилось уже на дюйм.
