Видимо, Борн почувствовал, что со мной творится. Он знал, что происходит и вовне, и внутри него. «Пещера» немного расширилась, ее «стены» засветились бледно-зеленым, из «стены» выдвинулась прямоугольная полочка, на которой стоял «телефон», сформированный плотью. Он дрожал, будто бы от звонка. Я сняла трубку и прошептала:
– Алло.
– Это Борн. Борн тебе звонит.
– Поняла, – ответила я, чувствуя себя маленькой девочкой, разговаривающей по игрушечному телефону со своей воображаемой подружкой.
– Тебе не обязательно говорить вслух, Рахиль. Я услышу тебя, даже если ты будешь просто шевелить губами.
– Что там происходит? – беззвучно проговорила я, когда Борн немного покачнулся от толчка слева.
– Вокруг меня ходит медведь. Медведь меня толкнул, и я пошатнулся, как настоящий камень. Совсем чуточку. Ведь я же камень, а не Борн.
– Молодец. Думаю, медведь скоро уйдет.
– Рахиль, должен ли я бояться?
– Чего, Борн?
– Я боюсь, что медведь откусит от меня кусок.
– Медведи не едят камни.
– Я боюсь, что если буду сильно бояться, что медведь откусит от меня кусок, то перестану быть камнем и тогда медведь меня съест.
– Ты. Должен. Быть. Камнем.
Всеми фибрами своей души я надеялась, что Борн останется камнем.
– Я собираюсь положить трубку, – сказал он. – Кажется, медведь хочет еще что-то сделать. Пока.
– Пока, Борн.
«Пока, Борн», «Привет, Борн» – это все, что мне оставалось.
Борн опасно накренился, и мне пришлось растопырить руки, чтобы удержать равновесие. Я боялась, что несмотря на всю иллюзию Борна, медведь прогрызет в нем дыру и доберется до меня. Мы с Борном умрем здесь, на крыше, и может быть, впоследствии наши трупы отыщет Вик.
Покачивание, откат, быстрый переворот, и вновь Борн плотно сомкнулся вокруг меня, оставив воздушный пузырь только вокруг моей головы. Свет потух, исчезли все фальшивые предметы, изготовленные Борном, чтобы успокоить меня. Задыхаясь, я лежала внутри, и плоть Борна, его кожа вновь сделалась жесткой и шершавой, об меня терлись реснички, превратившиеся в крошечные рты, они вопили в мою одежду, в мои руки, ноги и волосы. Борн не мог заплакать наружу, и он плакал внутрь.
Меня охватил инстинктивный, панический ужас. Я поняла, что медведь может учуять меня внутри камня, и забилась, заметалась, но пришлось замереть, поскольку с каждым моим движением Борн все сильнее стискивал меня. Дышать стало больно.
Я чувствовала удары лап последышей, чувствовала, как их зубы вонзаются в Борна. Казалось, медведь мял и терзал верхушку Борна, обхватив ее. Он раздирал камень. Разгрызал его. И я, живой человек в живом гробу, приготовилась расстаться с жизнью, встретившись визави с огромной косматой медвежьей башкой. Встретиться с посланником Морда. Встретить смерть.
Пытливое ворчание. Потом – довольный рык, такой низкий, что он проникал повсюду, заставляя дрожать каждую мою жилку. Сердитое пыхтение.
Затем эти звуки вдруг прекратились, и до меня донеслась удаляющаяся медвежья поступь. Вот звуки переместились на лестницу, и вскоре все окончательно стихло. Я прошептала:
– Борн! Ты здесь, Борн? Ты в порядке?
Реснички прекратили вопить. Плоть застыла. Замерла. С таким же успехом я могла находиться внутри какого-то предмета: в спасательной капсуле, выброшенной со взорвавшегося звездолета где-то далеко в космосе, или в одноместной субмарине, лежащей на дне смертельно опасной реки, а у меня вот-вот должен был закончиться воздух. Легкие вели себя так, словно я была глубоко под землей, так далеко от поверхности, что непонятно, как оттуда выбраться. Передо мной замаячила омерзительная перспектива выкапывания из мертвого Борна.
– Борн! – рискнула я позвать громче.
– Я здесь, Рахиль, – послышался тихий голос, раздававшийся отовсюду и ниоткуда. – Я здесь. Я все еще камень.
– Ты ранен? – одними губами спросила я.
– Я не чувствую части себя. Мои части исчезли.
– Не шевелись, Борн. Лучше не шевелись, пока медведи не уйдут.
– Теперь не шевелиться легко, – ответил он. – Во мне осталось мало того, что может шевелиться.
Его голос звучал странно. Не болезненно, а скорее – удивленно. Его собственные раны удивляли его.
* * *
В старом мире, когда мы с родителями выбирались из потайной комнаты, туннеля, пещеры или еще какого убежища, мы точно знали, куда возвращаемся: в то же самое место, откуда ушли, такое же опасное или безопасное, каким оно было прежде. Мы и прятались, чтобы остаться в том мире, говорили друг другу, что, несмотря ни на что, верим в него. Ведь выбора у нас не было. Хороший был мир или плохой, возвращаться больше было некуда.
Однако выбравшись из Борна на крышу, я почувствовала себя совсем иначе. Мы с ним выжидали до тех пор, пока он не сказал, что последыши Морда окончательно убрались, и внизу осталось что-то вроде мусорщиков, которые разбегутся при нашем приближении. Наверное, какие-нибудь негодные биотехи, более или менее способные двигаться, выползли с наступлением сумерек.
Мы тоже дождались ночи. Именно тогда, когда я выбралась из Борна, мир изменился. Изменился во многих смыслах сразу. И дело было вовсе не в том, что Борн спас меня, а не наоборот. Изменилось само небо.
Мнительные последыши Морда оторвали куски от тела Борна. Теперь эти кусочки валялись на крыше точно маленькие камешки. На моих глазах они начали дрожать и корчиться, похожие на открывающиеся и сжимающиеся ладошки, опять делаясь плотью Борна.
Даже в подслеповатом ночном свете я видела, что тело Борна покрыто царапинами и уродливо деформировано. Он вернулся к своему нормальному размеру и форме, став похожим на перевернутую вазу, сочетающую в себе облик кальмара и морского анемона, но был таким подавленным и ошеломленным, каким я его еще никогда не видела.
Я содрогнулась, заметив, что его левый бок лопнул и стал пурпурно-черным, а кольцо тускло сияющих глаз, хаотично опоясывающих его тело, напоминало распадающуюся карусель, держащуюся на одном болте и грозящую в любой момент врезаться в толпу. При этом он испускал запах гнилой рыбы и заплесневевших бинтов.
– Прости, Борн, – проговорила я, чувствуя, что едва стою на ногах. – Не надо было мне тебя сюда брать.
Каким-то образом они узнали. Узнали, что мы здесь будем. Вот только кто? Дикари или последыши? Мне не хотелось признавать, что все это – не более чем совпадение и цепь нелепых случайностей. В голове настойчиво пульсировала кошмарная мысль о моей ответственности: если бы Борн не «переехал», не притворился взрослым, я вряд ли повела бы его в город.
– Все хорошо, Рахиль. Все хорошо.
– Нет, не хорошо.
Взгляд Борна ожег меня гневом, но это был не такой взгляд, каким он смотрел на меня, когда я ему отказывала. Это было новое, настоящее, взрослое чувство. Оно выразилось в оранжево-красном свечении, едва заметном в самой сердцевинке его тела. Неизвестно, означал ли красный цвет предостережение для Борна, но Борн точно знал, что этот цвет означает для меня.
