Глаз на верхушке башенки прищурился, тоненький усик, на конце которого он болтался, вытянулся и заколыхался передо мной. Если бы я захотела, могла бы погладить Борна по глазному яблоку.
– Мерзкая тухлятина, – сказала я.
– Тухлятина-дохлятина, – смакуя повторил он, так что слово прозвучало, скорее, как «телятина». – Ты про духов, что ли? Думаешь, они одержимы духами?
– Нет.
– Клянусь, здесь нет никаких духов, – сказал Борн, дотрагиваясь до скафандров удлинившимся щупальцем, отчего те слегка закачались на своих перевязях. – Что-то не так, Рахиль?..
Я попыталась смириться с мертвецами на стене. Борн упорно продолжал именовать их «астронавтами», а это означало, что и мне придется величать их так при нем. История мертвецов была установлена раз и навсегда. Вот только голая, убогая правда сводилась к тому, чем Борн украсил свою комнату, а это означало, что в следующий раз найти с ним точку соприкосновения будет еще труднее. Меня это дико раздражало.
– Нет, ничего такого ты не сделал. Но кое-кто из людей обиделся бы на то, что ты повесил мертвецов на стенку, – сказала я, будто Балконные Утесы полны были жильцами.
– Они кажутся мне такими умиротворенными, Рахиль. И одинокими. Я думаю, кто-то специально закопал их на том перекрестке, Рахиль. Думаю, это сделали плохие люди. А я их спас. Они теперь в безопасности, так я думаю.
Ну, конечно, мертвые и в безопасности.
– Борн, терпеть не могу просить тебя о чем-то, но не мог бы ты пообещать мне убрать их с глаз? Ну, хоть в шкаф, что ли?
– В шкафу нет места, – возразил он, но, похоже, выражение моего лица побудило его согласиться избавиться от «астронавтов». – Уверен, я подыщу им что-нибудь получше.
Я не стала уточнять, что означает «получше», а Борн так и не снял мертвецов со стены.
Я не могла дать Борну даже подобия систематического образования, у нас были только те книги, которые нашлись в Балконных Утесах. Да и кто бы стал терять время на поиски книг? Так что я показала ему книгу по биологии, соврав, что получила ее от своих родителей, а вот теперь передаю ему. И мы можем прочитать ее вместе.
Усик втянулся обратно, глаз над башенкой вновь распахнулся, вернулась широкая улыбка. Борн зашуршал и сделался сине-зеленым, словно отражением морских волн, которых никогда не видел. Мне казалось, что его омывает прибой.
– Очень мило с твоей стороны, Рахиль. И я высоко это ценю, но я уже прочитал все книги в Балконных Утесах. Прочитал их все и думаю, что с меня хватит чтения. Я должен жить.
– Что-то я не заметила здесь большой библиотеки.
Жалкая отговорка. Кажется, я опять сваляла дурака. Я заранее пообещала себе, что не буду спрашивать, куда он ходил, поскольку чувствовала, что этого делать не стоит, но в этот момент ощутила дистанцию между нами, мигающим маячком которой являлся Вик, а не я или Борн. Вовсе не я и не Борн, весело бегавшие туда-сюда по коридорам Балконных Утесов во время моей болезни.
– О, их здесь груды, груды и груды! Никому не нужное барахло. Столько барахла! Столько вещей, которые можно изучать. Я помню их все. Я их все прочитал. Я прочитал все-все.
Я попыталась представить, что же такое Борн: крупное беспозвоночное, продолжающее расти, которому требовалась большая комната, чтобы растягиваться там всласть. Имеющий кожу, которая была много «умнее» моей. Он был личностью, пусть и не гуманоидом. Ему не требовалось то, что требовалось нам. Например, мебель. Что, если кучи «барахла» в моих комнатах заставляли его страдать?
– Но у тебя должны были возникнуть вопросы.
Я, конечно, сказала это так, вообще, но Борн с радостью принялся тут же их задавать.
– Да-да, вопросы! Как давно живут люди на этой планете? Чего они добились? Я не нашел ответа. Ты упоминала о привидениях. Ты веришь в привидения? Не знаешь, не продолжает ли вращаться вокруг Земли космический корабль? Где-то же должны быть космические корабли, хотя бы два или три. Ты когда-нибудь чувствовала себя одержимой? Призраками, например? Находила ли что-нибудь зловещее? Кто такие «мы» и кто – «они»? Колонизировали ли люди другие планеты? И сколько людей сейчас живет на Земле?
– Это очень много вопросов, Борн, – пробормотала я, не зная с какого начать и что конкретно ему сказать.
Книги, которые я принесла, тут мало чем могли помочь, они совершенно не отвечали нуждам Борна. Как и моим.
– А я чувствую, что они меня преследуют. Я ими одержим.
Мотив преследования не отпускал Борна с тех пор, как он «повзрослел». Постепенно я поняла, что «преследование» означало для него не то, что для меня. Ландшафты, которыми он проходил, не имели ничего общего с теми, которые видела я. Похоже, его чувства постоянно переживали сильнейшую информационную атаку, которую мне и представить было сложно.
– Кто тебя преследует?
Борн развернул свою башенку к мертвецам на стене и осветил их рассеянным пурпурным светом.
– Они. Но не как привидения… Я их вижу, я ощущаю их на вкус. Все заражено. Низкоуровневая радиация, могильники, сточные воды. Все больное, и эта болезнь повсюду. Если посчитать, я трачу восемнадцать ящериц в день, чтобы держать все это подальше от себя. Они заставляют меня каждую секунду держать себя под контролем, следить за собой.
Когда-то я воображала, как буду вести с Борном «взрослые» разговоры. Теперь мне этого совсем не хотелось. Я даже не понимала, о чем именно мы толкуем, не желала, чтобы он мне напоминал о тех испытаниях, которым мое тело каждый день подвергается в городе.
Но решила попытаться еще раз. Во-первых, показала ему расписание, которое составила на несколько дней вперед и в котором один предмет сменялся другим. Основы математики, литература, естественные науки, гуманитарные науки. Не забыла даже о музыке с философией.
Борн изучил листок, держа его в каком-то намеке на щупальце. Даже не дал себе труда вытянуть его полностью, из-за чего мне пришлось встать и передать листок ему.
– Хмм, – протянул Борн. – Хмм.
Выглядело все это подчеркнуто наигранно, а звучало издевательски. Он не стал показывать, что прочитал мою писанину, хотя я знала, что прочитал. Таков уж был Борн, когда намеренно мне грубил.
– Ну, и? Что не так?
– Борн играет на пианино. Борн танцует. Борн поет. Декламирует стишки. Ты действительно этого хочешь? Сам-то я занят куда более важными вещами, но, думаю, смогу уделить тебе толику себя, если тебе в самом деле это требуется.
Он произнес свою тираду ровным, холодным тоном, что смахивало на попытку повторить не только мои слова, но и интонации.
– Но это же нужно тебе! Это для тебя! Чтобы ты всему научился.
Не для меня же, верно? Отнюдь не ради памяти о школьнице в далеком городе, ходившей на уроки музыки или ужинавшей в ресторане, игравшей на настоящей детской площадке и мечтающей стать писательницей.
