Вик хихикнул, я ткнула его кулаком под ребра, и тема была закрыта. Но мне кажется, что доверие, которого искал Вик, заключалось не в том, когда именно я прочитаю письмо, а в чем-то более глубоком. Я так никогда ему и не сказала, прочитала я письмо или нет. А Вик так и не узнал, когда я его прочитала.
Он мог знать только одно: осталась ли я рядом или бросила его.
В том временном нашем убежище вдруг обрели новый смысл самые простые вещи. То, как Вик, привалившись к стене, склонял голову, чтобы сидеть прямо. Множество старых шрамов от укусов насекомых-биотехов на его руках. Тонкая кожа на обнаженной шее, такой откровенно-беззащитной, что мне сразу хотелось его туда поцеловать. То, как он теперь смотрел на меня, очень прямо, будто желая запомнить.
Я разделась, обтерлась тряпкой, намочив ее в колодце, кое-как простирнула одежду и повесила сушиться на камень, выступавший из стены. Попросила раздеться Вика, обтерла и его, смыв пыльную маску с лица, осторожно промыла ссадины и царапины, пройдясь по груди, спине и ногам.
Когда мы стали сравнительно чистыми, я легла, положив голову ему на колени, и принялась смотреть вверх, на мох и прохладные камни, висящие над головой. Долгое время я молчала и ничего не делала, только слушала рассуждения Вика о Балконных Утесах, о том, как он жалеет, что потерял рюкзак, когда мы бежали через воздуховод, ведь тогда все сейчас бы было по-другому; о том, что несмотря на страх и ощущение утраты, он чувствует теперь облегчение, поскольку без Балконных Утесов у Морокуньи гораздо меньше возможностей нам навредить; и о том, какие последыши умные, раз сумели преодолеть нашу защиту. За эту последнюю идею Вик, похоже, цеплялся из оптимистичного чувства собственного достоинства, ведь предполагаемый ум медведей некоторым образом снимал с нас ответственность за провал.
– Это место было бы проще защитить, чем Балконные Утесы, – добавил он.
– Что только привело бы медведей в бешенство, – парировала я.
Сердце кольнуло при мысли, что Борн навестит Балконные Утесы и увидит наш дом пустым и разрушенным.
– Но здесь же нет ничего. С чего им беситься-то?
Кроме воды. За нее многие готовы убивать.
– В любом случае Утесы были слишком велики для нас, – сказала я.
– Да, слишком велики и полны медведей.
– Заражены медведями.
– Инфицированы медведями. А это место – полностью обезмедвежено.
– Пока.
– Пока, – согласился Вик.
Медведи были умны, хитры и терпеливы. Они, вероятно, долго прислушивались сверху, тихонько зимовали там, зарывшись в мох, и знали обо всех наших шагах: о подготовленных ловушках, о сильных и слабых местах. Хотя все эти фантазии не имели смысла, возможно, мы были захвачены врасплох слепой яростью, быстротой натиска и огромной силой воли, презрением к жертвам. Наверное, мы никогда не узнаем, почему потерпели поражение: продала ли нас Морокунья, один из клиентов Вика или еще кто.
И все же произошло что-то большее. Я до сих пор переживала момент того самого, первого удара Морда, вызвавшего землетрясение, то, как воздух сначала исчез, словно его высосали, вместе со мной, чтобы обрушиться заново. То, как небо завертелось и пропало, и оставался один только Морд и единственная истина, заключавшаяся в том, что я сейчас буду раздавлена насмерть.
Между тем Вик витал где-то в ином месте. В его голове прокручивались иные воспоминания о Морде, подготавливавшие почву для иных слов, которые влекли за собой еще какие-то слова, а он даже не знал, как выплюнуть их изо рта. Ничего, зато потом они полились потоком.
Вик определенно лучше знал Морда по работе в Компании, чем показывал. Можно было даже предполагать, что они дружили. «Он любил наблюдать за птицами, много читал, мы вместе ходили обедать. Ему все было интересно». Из запоздалых признаний Вика я заключила, что по поручению Компании Морд выполнял самые разные задания, даже руководил группой, изучавшей городской хаос – дисфункцию, которую они же сами и создали, – чтобы понять, как теперь его преодолеть. «Но все это было несерьезно, Компания уже потерпела крах и утратила перспективы. И головы начальства, отрезанного от центрального офиса, стали посещать странные идеи».
Из речей Вика, желавшего во что бы то ни стало облегчить душу, следовало, что именно тогда и пролился целый водопад «странных идей», гротескных образов, куда более диких, чем даже Морд, изображения некоторых я видела мельком в его квартире. Левиафаны с пастями-экскаваторами, поедающие почву и изрыгающие ее обратно, только уже стерильную, очищенную от любых следов жизни. Рой многокрылых креатур, затмевающих солнце, которые должны были патрулировать небеса и убивать всякого, кто выступил бы против Компании. И еще целая куча идей, настолько ненормальных и ужасающих, что они смахивали на маниакальное желание как следует поизмываться над городом.
Но ни одна из них не продвинулась дальше этапа планирования. Ни одна, кроме Морда.
«Когда лопнул и „рыбий проект“, – рассказывал Вик, – все попытки возродить город были оставлены. Морда перевели в экспериментальный отдел. Своего рода наказание». Предварительно несправедливо обвинив в провале «рыбьего проекта» именно его, тогда как Морокунья не пострадала. «Никто из нас не пережил бы того, чему он подвергся, Рахиль, того, для чего его избрали». Но так ли это было на самом деле? Или Морд всегда был чувствительным? Сомневаюсь, что Вик знал. «Он мог разговаривать и все понимал, пока они его трансформировали и дотрансформировались до того, что он спятил». Единственной отдушиной для Морда стали записи, полученные Виком контрабандой в разбитом телескопе, уже после изгнания из Компании. Записи, которые наряду с инструкциями, помогли Вику стать тем, кто «делает» биотехов. Ну, или хотя бы переделывает их.
Вик много чего рассказывал, но некоторые вещи понять мог только посвященный, мне же не хватало знаний, которые сам он получил, работая в Компании.
Сегодня Морд попытался раздавить нас своей пятой. Сегодня он был куда выше и чудовищней, чем когда-либо прежде. Вик пытался справиться с шоком так же, как это пыталась делать я, мучительно совмещая два несовместимых мира: нормальный и гротескный, старый и новый, обыденный и невероятный, что, само собой, было невозможно. Как мне невозможно было представить, что когда-то я опускала пальцы в пруд, позволяя рыбкам их покусывать. Или наблюдала за илистыми прыгунами через щель в школьном заборе. Или ужинала в настоящем ресторане.
«Он мог разговаривать и все понимал».
Правда заключалась в том, что я не хотела, чтобы Морд чем-то походил на нас. Напротив, я желала, чтобы он был совершенно на нас не похож. Чтобы, когда он убивал и разрушал, я была вправе говорить: вот чокнутый зверь, бессовестная, бесчеловечная тварь. И еще я хотела, чтобы у нового и старого миров сохранялось нечто общее.
Поэтому я молча слушала, старательно кивала и понимающе мычала. Мое внимание рассеялось. Письмо Вика жгло карман. Оно казалось бомбой, и я одна могла решить, когда эта бомба взорвется. Не рассказывал ли Вик о своей связи с Мордом только для того, чтобы подготовить к содержимому письма? Или, таким образом, он в последний раз пытался убедить меня не ходить с ним?
