Наши разговоры перемежались пыхтением, самыми глубокими вздохами, какие мы только могли сделать, воздух становился все более спертым, все более плотным, мы оба чувствовали, что с каждым шагом нам все труднее сосредоточиться, головы кружились, ноги заплетались. Появилось ощущение, что я заключена в гробу, ползущем вместе со мной. Только очередной клочок одежды, оставленный на остром камне, или удар локтем о стену напоминали, что это не так.
И вот наступил момент, когда я больше не могла двигаться. Уронила рюкзак, отбив им себе мизинец, и остановилась передохнуть, согнув колени и уперев руки в бедра.
– Почему ты остановилась? – спросил Вик, и его голос показался мне голосом умирающего.
Я не решалась ему сказать. Не хотела, чтобы он знал, что мы потерпели неудачу, что все кончено, потому что сил на обратную дорогу у меня нет. Мы словно опять угодили в воздуховод Балконных Утесов, а может, никогда оттуда не выбирались, а все случившееся потом было только наваждением.
– Передо мной стена, Вик.
Мне так хотелось стать привидением? Что же, мое желание скоро исполнится. Правда, пока я многовато всего чувствовала: свою липкую от пота кожу, камушки в бетоне, дрожащие, горящие от усталости ноги.
Какое-то время Вик сжимал мою бессильную руку, однако остался на удивление спокойным.
– Лезем наверх, – предложил он.
– Там нет ни проблеска света, ни дуновения воздуха. Мы заберемся, а там ничего…
Мы ведь могли свалиться или даже застрять. Стены сходились так близко, что было проблематично нормально по ним карабкаться. Мы могли в какой-то момент утратить контроль над своими руками и ногами. Впрочем, никакого катастрофического падения не было бы. Вместо этого мы получили бы смертельные травмы, избитые и изломанные стенами, после чего агонизировали бы в этой тесной ловушке, не позволяющей просто упасть и вышибить себе мозги. Или просто обессилили бы настолько, что потеряли бы последний, эфемерный шанс. Кто знает, сколько времени мы пролежим потом изломанные, умирая в кромешной темноте?
– Вверх, – повторил Вик, тем самым давая мне понять, что у него тоже нет сил вернуться назад.
И мы полезли по стенам, не думая о том, что внизу, потому что для нас там больше ничего не было. Лезли и молились всем богам, в которых не верили, чтобы наверху оказался свет. Любой, какой угодно.
Что мы нашли в обломках Компании
Я соврала Вику про Борна, потому что в то время этот вопрос что-то значил… В общем, не имеет значения. Еще до того, как я первый раз взяла Борна в город, мы с Виком в очередной раз спорили, может ли Борн быть оружием, и я сказала: нет никаких признаков, что мой воспитанник – оружие. Но дело в том, что Борн сам мне объяснил, что может быть оружием, во время нашего ночного разговора, одного из тех, которые я заводила, когда не могла уснуть, и от которых, наоборот, вся дремота разом слетала.
Борн рассуждал:
– Я не чувствую себя оружием. Я не выгляжу как оружие. Может, из меня хотели сделать оружие, но не получилось? Я вышел бракованным? Я даже не понимаю, что это за слово такое, оружие. Раньше у меня его не было. Оружие-оружие-оружие. О-ру-жи-е. Ор-уж-ие. Ору-жие, – повторял он на разные лады, прежде чем усвоил новое понятие.
Его глаза превратились то ли в миниатюрные скалы, то ли в хребты, он стал похож на малюсенькое сине-зеленое море, растекшееся по полу моей комнаты. Глаза-хребты напоминали застывшие волны.
– Рахиль, – сказал Борн, – я знаю, что ты не спишь.
Разумеется, он это знал. Мои глаза были открыты, а он уже не раз демонстрировал мне, что прекрасно видит в темноте.
– Где это ты узнал слово «оружие»? – поинтересовалась я.
Борн привык, что я спрашиваю, откуда он узнал то или другое, а многое он узнавал от меня самой.
– Ну, ты понимаешь, – начал темнить Борн. – Все там же.
– И где именно?
– Тут и там, там и сям.
Борн перешел на язык детских книжек, и я решила, что расследование ни к чему не приведет. Я уже пожалела, что подарила ему такое количество детских книг.
– Сомневаюсь я, что ты у нас оружие. Ты слишком глуп для этого.
– А оружие не может быть глупым?
– Нет.
Однако потом мне пришло в голову, что почти все оружие или на самом деле глупое, или выглядит таковым, потому что умно в каком-то ином, своем смысле.
– Но что, если я все-таки оно, Рахиль?
– Тогда не знаю.
– Чего именно ты не знаешь? Как меня можно остановить? Ведь тебе придется меня остановить, если я – оружие? В книжках всегда так поступают.
А вот это было уже серьезно. В каких книжках? Я села в постели и сделала сердитое лицо. Я влияла на Борна точно так же, как Борн влиял на меня, мое сидение на кровати с измененным выражением лица воспринималось им как изменение формы тела и глаз.
– Ты комичен, – сказала я.
Один из трюков, чтобы переключить внимание Борна, – это воспользоваться новым для его лексики словом. Обычно он принимался повторять его то так, то эдак и зацикливался. Но в тот раз моя хитрость не сработала.
– Но как ты меня остановишь, Рахиль? Как?
Мне ужасно не хотелось об этом думать, сидя перед ним на кровати.
– А как ты останавливаешь другое оружие? – продолжил допытываться Борн. – Ты убиваешь людей, чтобы их остановить? Как ты это делаешь?
– Давай лучше предположим, что ты не оружие, – сказала я. – Что ты никакое не оружие, а нечто удивительное, восхитительное и полезное. Постарайся придумать эту удивительную штуку и стань ею.
После того разговора я долго не могла уснуть, смутно о чем-то волнуясь. Что же все-таки стало известно Борну? Все мы, в той или иной степени, – оружие. Потому, что все мы, в той или иной степени, – вооружены.
– Я личность или оружие? – Он всегда хотел быть уверен, что он личность, и периодически переспрашивал, словно проверяя, не проговорюсь ли я и не скажу: «Нет, ты не личность».
– Да, Борн, ты – личность. Но как и любая личность, ты можешь стать оружием.
Теперь, когда мы с Виком ползли наверх, надеясь обнаружить там свет, я припомнила тот разговор, и часть надежды на свет стала надеждой на то, что прежде меня страшило.
Что Борн действительно является оружием. И не важно, что случится с нами, когда мы найдем свет, я хотела, чтобы Борн был не просто хорошим оружием, но величайшим оружием на свете. Оружием, способным победить Морда.
* * *
Никакого света мы не нашли, потому что проваландались в своей «протрещине» до темной ночи. Нашли только дыру, выход наружу, словно напоминание о Балконных Утесах, и были счастливы, как дети, так обрадовались свежему воздуху, сочащемуся из нее. С глупым хихиканьем подставляли сквозняку лица, пачкая их пылью и паутиной, подползали поближе, пролезая между огромными, пожелтевшими позвонками какой-то бестии и гипсовой медвежьей головой, вид которой заставил Вика беззвучно смеяться, схватившись за бок.
