Глава 1
Окончательное и бесповоротное решение стать
адвокатом я принял, когда осознал, что мой отец адвокатскую братию на дух не
переносит. Неловкий подросток, разочарованный в жизни, я не знал, куда деваться
от собственной неуклюжести, половое созревание приводило меня в ужас, а отец
грозил отправить меня за непослушание в военное училище. Прошедший в свое время
суровую школу морской пехоты, он считал, что мальчишкам нужно с детства
прививать железную дисциплину. Я же палочного воспитания не признавал, во всем
ему перечил, и отец не придумал ничего лучшего, как отослать меня с глаз долой.
В гражданской жизни он освоил профессию
инженера и вкалывал по семьдесят часов в неделю в фирме, которая, помимо
прочего, изготовляла лестницы. Поскольку лестница по природе своей — предмет в
быту опасный, фирме не раз приходилось отвечать в судах по гражданским искам. А
отец, как ведущий конструктор этих изделий, то и дело отдувался за фирму в ходе
предварительных допросов или на самих судебных процессах. Не могу сказать, что ненависть
отца к юристам не имела под собой никаких оснований, но меня представители этой
профессии восхищали именно в силу того, что доставляли отцу столько
неприятностей. После очередной восьмичасовой тяжбы он обычно приходил домой и
сразу напивался в стельку. Ни тебе «здравствуй», ни дружеского шлепка или
ласки. Даже на ужин он времени не терял. Час беспрерывной брани, четыре стакана
мартини, и он засыпал в пьяном угаре на своей любимой скособоченной кушетке.
После одного процесса, который длился три недели и завершился сокрушительным
поражением его фирмы, матери пришлось вызвать «скорую», и отца на неделю упекли
в лечебницу.
В конечном итоге фирма обанкротилась, и, ясное
дело, вину за это возложили на адвокатов. Дескать, веди они защиту более
квалифицированно, так и до банкротства не дошло бы.
Отец совсем спился и впал в жесточайшую
депрессию. Годами он не мог найти постоянную работу, что здорово меня
подкосило, поскольку для оплаты своего обучения в колледже общего типа мне
приходилось подрабатывать официантом и развозить пиццу по домам. За все четыре
года моей учебы мы с отцом едва ли перекинулись и парой слов. В день, когда я
узнал о своем зачислении в юридический колледж, я вернулся домой, пыжась от
гордости. Позже мама сказала мне, что отец уже неделю не вставал с постели.
А две недели спустя он менял лампочку в
кладовке, когда (клянусь, что не вру!) ножки лестницы подломились, и отец
рухнул на пол головой вниз. После этого он год пролежал в клинике, не выходя из
комы, пока кто-то не сжалился и не отключил его от аппарата искусственного
дыхания.
Вскоре после похорон я предложил подать на
врачей в суд, но мама воспротивилась. Тем более что, как я и подозревал, в
момент падения отец скорее всего был «под мухой». И давно не зарабатывал ни
гроша, а раз так, то в соответствии с нашим гражданским законодательством жизнь
его ценилась не слишком высоко.
Моей матери выплатили страховку в размере
пятидесяти тысяч долларов, и она вышла замуж второй раз, но не за того, за кого
бы следовало. Мой отчим — в прошлом мелкий почтовый служащий из Толидо — прост,
как пара старых сапог, и львиную долю времени они проводят на танцульках или
болтаются по стране в трейлере «Виннебаго». Я в этих забавах не участвую. Мать
не дала мне ни цента из своих денег, сказав, что эти пятьдесят кусков все, что
у нее есть, чтобы начать строить свою жизнь, и, поскольку я уже доказал свою
способность жить на жалкие гроши, значит, мне эти деньги не нужны. У меня
впереди вся жизнь, и я еще успею заработать себе кучу денег, а она — уже нет.
Примерно так она говорила. Я, со своей стороны, вполне уверен, что это Хэнк, ее
второй муж, нашептывал ей на ухо финансовые советы и когда-нибудь в будущем
наши дорожки с Хэнком пересекутся.
Я окончу юридический колледж в мае, через
месяц, и засяду за учебники, чтобы подготовиться к экзаменам в июле на звание
адвоката. Окончу я не блестяще, без похвальных аттестатов, хотя значусь по
успеваемости в первой половине списка студентов моего курса. Единственный умный
поступок за три года обучения в университете — то, что самые необходимые и
трудные курсы я прошел пораньше и в свой последний семестр мог валять дурака.
На эту весну из предметов осталась просто ерунда: спортивное законодательство,
законы, касающиеся искусства, кое-что из Кодекса Наполеона и — что я особенно
люблю — юридические права стариков.
Из-за этих проблем я сейчас и сижу на шатком
стуле, который вот-вот рассыплется, за колченогим столом, в душном, жарком
стальном помещении, где полно самых разных и чудных «пожилых людей», как они
предпочитают себя называть.
От руки написанная вывеска над единственной в
поле зрения дверью торжественно возвещает, что это сооружение называется «Домом
пожилых граждан из «Кипарисовых садов»», но, кроме этого названия, вокруг нет
ни малейшего намека на цветы или зелень. Стены тусклые и голые, только в одном
углу висит старая, выцветшая фотография Рональда Рейгана между двумя печально
обвисшими флагами — федеральным и флагом штата Теннесси. Само здание небольшое,
угрюмое, безрадостное, очевидно, построенное наспех на неожиданно капнувшую
дотацию из федерального бюджета. И я что-то там такое бессмысленно царапаю в
своем блокноте, не решаясь взглянуть на людей на складных стульях.
Здесь, наверное, человек пятьдесят, поровну
темнокожих и белых, средний возраст — по крайней мере семьдесят пять, некоторые
слепые, примерно с десяток — в инвалидных колясках и многие со слуховыми
аппаратами. Нам пояснили, что они встречаются здесь каждый полдень поесть
чего-нибудь, немного попеть и послушать очередного отчаявшегося кандидата на
предстоящих выборах в конгресс.
После пары часов общения они отправляются по
домам и принимаются считать часы до следующей встречи. Наш преподаватель
говорил, что для них такое общение — звездный час суток.
