— Прохождение одного дела в среднем занимает
четыре месяца, — добавляет Букер. — Если захочешь, я могу каждый месяц
перекидывать тебе штук по двадцать, а то и больше. Если будешь отправлять их
все скопом в один день, в один суд и одному судье, то и рассмотрение всех их
назначат на один день, так что лишний раз мотаться в суд тебе не придется. Так
уж принято с делами о неплатежах. На девяносто процентов это работа с
бумажками.
— Согласен, — говорю. — Может, ещё чем помочь?
— Не исключено, — отвечает Букер. — Буду иметь
тебя в виду.
Приносят кофе, и мы переключаемся на
излюбленную тему всех юристов — сплетни о других юристах. Мы перемываем
косточки нашим бывшим однокашникам, судачим о том, кто и как устроился в нашем
грешном мире.
Букер восстал из пепла.
* * *
Дек обладает поразительной способностью
совершенно бесшумно просачиваться в любую дверь, приоткрытую на какую-то долю
дюйма. Со мной он проделывает этот трюк с завидным постоянством. Я мирно сижу
за столом, с головой погруженный в свои мысли или в одно из редких имеющихся в
моем распоряжении досье, и вдруг — рядом вырисовывается Дек! Меня так и
подмывает приучить его стучать в дверь, но уж очень не хочется с ним ссориться.
И вот Дек в очередной раз возникает передо
мной, словно чертик из табакерки; почту принес. Взгляд его замирает на стопке
новеньких папок в углу моего стола.
— А это что такое? — спрашивает он.
— Работа.
Дек приподнимает одну из папок.
— «Раффинз»?
— Да, сэр. Теперь мы представляем интересы
второй по величине в Мемфисе фирме по торговле мебелью.
— Дела по взиманию неплатежей, — брезгливо
говорит он, словно выпачкал руки. И это человек, который мечтает об очередном
крушении парохода.
— По крайней мере, работа вполне честная, —
возражаю я.
— Возни столько — черт ногу сломит, — ворчит
Дек.
— Ну так продолжай обивать пороги больниц! —
предлагаю я.
Дек вываливает груду конвертов на мой стол и
исчезает так же безмолвно, как и возник. Я перевожу дух и вскрываю увесистый
конверт из «Трень-Брень». В нем пачка документов, дюйма эдак в два толщиной.
Драммонд ответил на мой вопросник, отказал в
ответе на вопросы, требующие признания или опровержения и приложил кое-какие из
запрошенных мной бумаг. Мне понадобится уйма времени, чтобы во всем этом
разобраться, и ещё больше времени, чтобы понять, что он не прислал.
Наибольший интерес для меня представляют ответы
на мой вопросник. Я должен допросить в качестве свидетеля официального
представителя «Прекрасного дара жизни», и Драммонд предложил мне кандидатуру
некоего Джека Андерхолла, юрисконсульта кливлендской штаб-квартиры компании. Я
также запросил должности и адреса некоторых служащих «Дара жизни», имена
которых наиболее часто встречались в переписке страховой компании с Дот.
С помощью официальной формы, которую дал мне
судья Киплер, я готовлю ходатайство о допросе шестерых свидетелей. Провести
допрос предлагаю ровно через неделю, прекрасно понимая, что Драммонд полезет на
стенку. Что ж, таковы правила игры, он ведь и сам вел себя так же при выборе
времени допроса Донни Рэя. Пусть поищет сочувствия у Киплера.
Мне придется слетать на пару дней в Кливленд, в
контору «Прекрасного дара жизни». Не могу сказать, что я очень об этом мечтаю,
но выхода нет. Поездка влетит в копеечку — авиабилеты, проживание, еда,
стенографистка и т. д. Я ещё не обсуждал это с Деком. В глубине души я ожидаю,
что он вот-вот ворвется с вестью об очередной автомобильной аварии.
Дело Блейков между тем раздулось уже до трех
объемистых папок. Я храню их в картонной коробке на полу под столом.
Просматриваю их по нескольку раз на дню, всякий раз спрашивая себя, отдаю ли
себе отчет в том, что делаю. Кто я такой, чтобы мечтать о столь громкой победе
в суде? О том, чтобы утереть нос непревзойденному Лео Ф. Драммонду?
Не говоря уж о том, что я ещё ни разу не
смотрел в глаза присяжным.
* * *
Донни Рэй слишком слаб, чтобы говорить со мной
по телефону, и я качу в Грейнджер, чтобы навестить его дома. Сейчас конец
сентября; точную дату я не помню, но впервые диагноз Донни Рэю поставили больше
года назад. Открывает мне Дот, глаза её заплаканы.
— Он совсем угасает, — говорит она, шмыгая
носом.
Я думал, что хуже выглядеть невозможно, однако
Донни Рэй кажется ещё бледнее и изможденнее, чем в прошлый раз. Он спит,
спальня погружена в полумрак. Солнце уже клонится к закату, и тени вычерчивают
правильные прямоугольники на белых простынях, застилающих узкую кровать.
Телевизор выключен. В комнате царит безмолвие.
— За весь день он так и не притронулся к еде,
— шепчет Дот. Мы стоим и смотрим на спящего.
— Боли его мучают?
— Не особенно. Я сделала ему два укола.
— Я посижу немного, — шепчу я, устраиваясь на
складном стуле. Дот покидает комнату. Я слышу, как она всхлипывает в коридоре.
Паренек кажется мне совсем бездыханным. Я
сосредоточиваю внимание на его груди, пытаясь уловить хоть малейшие движения
грудной клетки, но ничего не замечаю. Тени сгущаются. Я включаю небольшой
светильник на столике у двери, и Донни Рэй шевелится. Глаза его приоткрываются,
но ненадолго.
Вот, значит, как умирают те, кому отказывают в
выплате по страховке. Невозможно поверить, что в обществе, которое битком
набито богатыми врачами, роскошными больницами, наисовременнейшим медицинским
оборудованием и кучей нобелевских лауреатов, Донни Рэю Блейку позволят вот так
просто умереть без надлежащей медицинской помощи.
А ведь его могли спасти. Согласно букве
закона, к моменту заболевания он был надежно прикрыт от грозы зонтиком (хотя и
дырявым) «Прекрасного дара жизни». А диагноз ему поставили, когда он был
защищен страховым полисом, за который его родители выложили приличную сумму.
Согласно все тому же закону, «Прекрасный дар жизни» обязан обеспечить бедняге
надлежащее лечение.
В один прекрасный день я все-таки повстречаюсь
с человеком, ответственным за смерть Донни Рэя. Вполне возможно, что он или она
— просто мелкая сошка, которая выполняла приказ. С другой стороны, он или она
вполне может оказаться вице-президентом, который и отдал этот самый приказ.
Жаль, что нельзя сейчас заснять Донни Рэя, чтобы вручить его фотографию этому
человеку, когда мы наконец встретимся.
