Бедняга Лафкин слышит это кошмарное имя уже на
полпути к двустворчатым дверям. Он замирает как вкопанный, смотрит, дико вращая
глазами, на стол защиты, и вдруг быстро-быстро перебирая ногами, семенит вон.
Драммондовцы, охваченные смятением, жмутся к
своему предводителю. Драммонд встает.
— Ваша честь, мне необходимо
проконсультироваться с вами и с господином Бейлором.
Киплер жестом подзывает нас зайти сбоку, чтобы
быть подальше от микрофона. Мой оппонент прикидывается разгневанным. Я не
сомневаюсь, что он ошеломлен, но упрекнуть меня не в чем. Грудь Драммонда
судорожно вздымается. — Ваша честь, для нас это полная неожиданность! — шипит
он еле слышно. Нельзя, чтобы присяжные слышали его слова и видели, насколько он
ошеломлен.
— Почему? — с невинным видом осведомляюсь я. —
Она внесена в список свидетелей, которых я могу вызвать.
— Вы должны были предупредить нас. Когда вы её
нашли?
— А я вовсе не подозревал, что она пропала.
— Защита имеет право это знать, мистер Бейлор,
— произносит судья, сдвинув брови и — впервые! — сурово взирая на меня.
Я недоуменно улыбаюсь и развожу руками. Мол,
что вы от меня хотите — я ведь ещё мальчишка, и в этих интригах ни уха, ни рыла
не смыслю.
— Она числится в списке возможных свидетелей,
— настаиваю я. Мне терять нечего — мы все трое прекрасно понимаем, что Джеки
Леманчик сейчас даст свои показания. Возможно, мне и в самом деле следовало
накануне известить судью, что она уже в Мемфисе, но чего от меня ждать — это
мой первый процесс.
Джеки Леманчик входит в зал вместе с Деком.
Андерхолл с Олди отводят взгляды. Пятеро соляных столбов из «Трень-Брень»,
напротив, пожирают её глазами. Джеки выглядит куда лучше, чем вчера. Просторное
синее платье, чуть выше колена, висит, подчеркивая худобу женщины. Лицо Джеки
накрашено и смотрится приятнее, нежели накануне. Она приносит присягу,
усаживается в свидетельское кресло, выстреливает ненавидящим взглядом в сторону
бывших боссов из «Прекрасного дара жизни» и готовится дать показания.
Интересно, входят ли Андерхолл или Олди в
число её любовников? Вчера вечером она упомянула, что кроме Лафкина, ею
пользовался кто-то еще, но я не уверен, что круг её партнеров ограничен только
двумя фамилиями.
Мы быстро справляемся с обязательной частью и
переходим к разоблачениям.
— Сколько времени вы проработали в компании
«Прекрасный дар жизни»?
— Шесть лет.
— А когда оставили службу?
— Третьего октября.
— Как это случилось?
— Меня уволили.
— Вы не сами об этом просили?
— Нет. Меня уволили.
— Кто?
— Это был целый заговор. Его участники —
Эверетт Лафкин, Кермит Олди, Джек Андерхолл и ещё несколько человек. — Она
кивает на виновников, и головы присяжных, как по команде, поворачиваются в сторону
представителей «Прекрасного дара жизни».
Я приближаюсь к свидетельнице и вручаю ей
копию подписанного ею заявления на увольнение. — Вы это узнаете?
— Да, это заявление которое я сама отпечатала
и собственноручно подписала.
— Здесь сказано, что вы просите уволить вас по
собственному желанию.
— Все здесь — полная ложь, от начала и до
конца. Меня уволили, потому что через меня проходило дело Донни Рэя Блейка, по
которому пятого октября меня должны были допросить. И меня уволили, чтобы к
тому времени я больше не работала в этой страховой компании.
— Кто заставил вас подать на увольнение?
— Те, кого я только что назвала. Это был
настоящий преступный сговор.
— Объясните, пожалуйста, что вы под этим
подразумеваете?
Джеки Леманчик впервые смотрит на присяжных, а
те в свою очередь глазеют на нее. Она проглатывает комок в горле и начинает
рассказывать:
— Меня вызвали к начальнику в субботу, за
несколько дней до назначенного допроса. Там уже сидел Джек Андерхолл — вон тот,
в сером костюме. Он — один из юрисконсультов компании. Он заявил, что я должна
немедленно уволиться, но у меня есть право выбора. Либо меня увольняет
администрация — и тогда я ухожу с пустыми руками. Либо я прошу уволить меня по
собственному желанию, и тогда руководство выделит мне десять тысяч долларов
наличными, чтобы я держала язык на привязи. Но решение я должна принять сию же
минуту, в его присутствии.
Накануне вечером она рассказывала мне об этом
сухо и без эмоций, но выступление перед судом — совсем иное дело. Джеки
закусывает губу, почти с минуту борется с собой, потом наконец продолжает: — Я
мать-одиночка, воспитываю двоих детей, и долгов у меня тьма-тьмущая. Выбора у
меня не было. В одночасье я лишилась работы. Я подписала заявление, взяла деньги
и подписала обязательство о неразглашении любых сведений, касающихся каких-либо
страховых дел.
— Включая дело Блейков?
— Дело Блейков стояло особняком.
— Если вы взяли деньги и подписали это
обязательство, то почему согласились выступить свидетелем на этом процессе?
— Немного придя в себя, я посоветовалась с
адвокатом. Это замечательный адвокат. И он сказал, что меня незаконно вынудили
подписать это обязательство.
— У вас сохранилась его копия?
— Нет. Мистер Андерхолл не позволил мне
оставить её у себя. Можете его сами спросить. Держу пари, что оригинал до сих
пор у него хранится. — Я медленно поворачиваюсь и, наряду со всеми
присутствующими, устремляю пристальный взгляд на Джека Андерхолла. Внимание
юрисконсульта мгновенно переключается на внезапно развязавшиеся шнурки, и он
начинает возиться с ними, делая вид, что не слышит, о чем идет речь.
Я перевожу взгляд на Лео Драммонда и впервые
за все время вижу — адвокат совершенно сломлен. Его славный клиент, конечно же,
умолчал и о подкупе Джеки Леманчик и о принуждении её к увольнении со службы.
— А что заставило вас обратиться к адвокату?
— Я не знала, что мне делать. Меня лишили
работы. Не говоря уж о том, что меня, как женщину, постоянно притесняли, да ещё
и сексуально домогались.
— Кто-либо из тех, кого мы знаем?
— Протестую, ваша честь! — заявляет Драммонд.
— Возможно, это кого-то и развлечет, но к делу отношения не имеет.
