— Пока протест отклонен, — говорит судья. —
Посмотрим, куда заведет обвинение эта линия. Прошу вас, мисс Леманчик,
отвечайте на вопрос.
Джеки делает глубокий вдох и говорит:
— В течение трех лет я была любовницей
Эверетта Лафкина. До тех пор, пока я ни в чем ему не отказывала, мне повышали
жалованье и я продвигалась вверх по служебной лестнице. Когда же мне все это
осточертело и я ему впервые отказала, меня тут же низвели из старших
инспекторов в простые. Жалованье урезали на двадцать процентов. И тогда Рассел
Крокит, старший инспектор по рассмотрению заявлений, которого уволили в одно
время со мной, решил, что пришел его черед позабавиться. Он прилип ко мне и
начал угрожать, что если я не уступлю, то тут же вылечу с работы. Если же
соглашусь, то он скоро добьется, чтобы меня вновь повысили в должности. Словом,
или пан или пропал.
— Скажите, она ведь оба женаты?
— Да, и у обоих есть дети. Но они и прежде
клеились к девушкам из нашего отдела. Я могу вам десяток имен назвать. Но они
не единственные наши боссы, которые распределяли должности в обмен на постель.
И вновь взгляды присутствующих обратились на
Андерхолла и Олди.
Я ненадолго умолкаю, делая вид, что отыскиваю
на столе нужную бумагу. Это один из взятых мной на вооружение приемов, который
должен позволить присяжным глубже прочувствовать только что сказанное.
Я смотрю на Джеки, которая промокает уголки
глаз салфеткой. Я замечаю, что глаза у неё уже красные. Присяжные сочувствуют
ей всей душой, готовы, кажется, линчевать её обидчиков.
— Давайте вернемся к делу Блейков, — предлагаю
я. — Вы ведь занимались им, верно?
— Да. Самое первое заявление миссис Блейк с
просьбой об оплате страховки было передано мне. Следуя официальной инструкции,
я направила ей письмо с отказом.
— Почему?
— Как почему? По первому разу мы всегда
отвечали отказом на подобные заявления. В 1991 году, во всяком случае.
— На все заявления?
— Да. Нам было предписано сначала отказывать
всем подряд, а потом принимать к повторному рассмотрению заявления с просьбой о
выплате относительно небольших страховых сумм. В конечном итоге мы даже в
отдельных случаях их оплачивали, тогда как выплаты по заявлениям на крупные
суммы производили лишь тем клиентам, которые прибегали к услугам адвокатов.
— И когда были введены эти инструкции?
— С первого января 1991 года. Поначалу, как
нам объяснили — в порядке эксперимента.
Джеки умолкает. Я киваю.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Согласно разработанной схеме, в течение
всего календарного года нам было предложено отказывать в оплате всех страховых
заявлений на сумму свыше тысячи долларов. Причем, отказывать независимо от
того, насколько обоснованным было поданное заявление. Да и более мелкие суммы
зачастую не оплачивали, если нам удавалось найти какие-то придирки. Крупные же
полисы оплачивались лишь в редких случаях. Только тогда, повторяю, когда
страхователь прибегал к услугам адвоката и начинал всерьез угрожать иском.
— И как долго функционировала эта схема?
— Двенадцать месяцев. Эксперимент был введен
на один год. Никто прежде в страховой отрасли ничего подобного не изобретал, и
наша администрация была в полном восторге. А что — в течение года отказывай
всем подряд, поднакопи деньжат, потрать какие-то крохи на выплаты по исковым
заявлениям, и — только и успевай подсчитывать барыши!
— И каковы были эти барыши?
— Миллионов сорок чистоганом.
— Откуда вы этот знаете?
— Да эти недоноски в постели мать родную
продадут. Чего я только ни наслушалась. Про жен их, делишки грязные. Не думайте
только, что мне это доставляло хоть какое-то удовольствие. Нет, я страдала.
Надо мной просто измывались. — Глаза Джеки подозрительно блестят, а голос
дрожит.
Я снова молчу, делая вид, что внимательно
изучаю документы. Наконец спрашиваю:
— И как же проходило заявление миссис Блейк?
— Сначала в выплате страховой премии ей было
сходу отказано, как и всем остальным. Но речь шла о слишком крупной сумме,
поэтому её заявление рассматривали не так, как обычно. После того, как мы
обратили внимание на диагноз «острый лейкоз», всю переписку взял под личный
контроль Рассел Крокит. Довольно быстро выяснилось, что страховой полис вовсе
не исключал выплату компенсации на пересадку костного мозга. И дело это мигом
стало весьма серьезным сразу по двум причинам. Во-первых, компании вовсе не
улыбалось выплачивать столь крупную сумму. Во-вторых, застрахованный юноша был
неизлечимо болен.
— Значит в вашем отделе знали, что Донни Рэй
Блейк уже стоит одной ногой в могиле?
— Ну конечно. В его истории болезни все черным
по белому было сказано. Как сейчас помню заключение его лечащего врача, в
котором было написано, что химиотерапия прошла успешно, но в течение года почти
наверняка случится рецидив и тогда, если своевременно не трансплантировать
костный мозг, больной обречен.
— Вы показывали кому-нибудь это заключение?
— Да — Расселу Крокиту. А он — своему боссу,
Эверетту Лафкину. И тем не менее было принято решение деньги не выплачивать.
— Но вы знали, что по закону страховка должна
быть выплачена? — уточняю я.
— Все это знали, но руководство компании
сознательно шло на риск.
— Поясните, что это значит?
— Компания готова была рискнуть, ставя на то,
что страхователь не обратится к адвокату.
— Вам известно, какова в то время была
вероятность, что пострадавший прибегнет к услугам адвоката?
— У нас было принято считать, что адвоката
нанимает лишь один из двадцати пяти клиентов, получивших отказ. Именно это и
послужило отправной точкой в проведении эксперимента. Наше руководство знало,
что ему эти штучки сойдут с рук. Страхователи большей частью были людьми
малообразованными, и у нас считалось, что, получив отказ, они вряд ли
догадаются прибегнуть к услугам адвоката.
— А что происходило в тех случаях, когда вы
получали письмо от адвоката?
