Мы сделали непростительную ошибку, приехав на
ленч к назначенному часу. Нас четверых, вместе с нашим руководителем,
профессором Смутом, усадили в углу, и все не отрываясь глазели, как мы
справляемся с резиновыми цыплятами и замороженным зеленым горошком. У меня было
еще желе желтого цвета, и старый бородатый козел по имени Боско, о чем извещала
надпись на бирке, болтающейся на грязной рубашке с нагрудным карманом, положил
на него глаз. Он что-то забормотал насчет желтого желе, и я предложил ему
вожделенное блюдо, а заодно и свою порцию цыпленка, но мисс Берди Бердсонг
[1]
быстренько толкнула его на место, чтобы сидел и не рыпался. Мисс Бердсонг около
восьмидесяти, но она очень подвижна для своего возраста и выполняет функции
родительницы, тирана и вышибалы всей этой шайки. Она управляется со своими
подопечными, как опытная тюремная надзирательница, — прощает и хвалит,
сплетничает с усохшими дамами в голубоватых сединах, пронзительно смеется, но
при этом не упускает из вида Боско, который, видимо, паршивая овца этого стада.
Мисс Берди отчитала его за то, что он пялит глаза на мое желе, однако через
несколько секунд поставила перед его горящим взором целую миску желтой
мешанины, и он стал есть ее прямо из миски, хватая желе короткими пальцами.
Прошел час. Ленч все продолжался. Эти
голодающие пожирали все семь блюд с такой жадностью, словно ели последний раз в
жизни. Их вилки и ложки в дрожащих руках сновали туда-обратно, вверх-вниз, в
рот — изо рта, словно они поглощали нечто неописуемо вкусное. Время для них не
значило абсолютно ничего. Они огрызались, когда с ними заговаривали. Они роняли
еду на пол, и я уже не мог всего этого выносить. Я таки съел свое желе, а
Боско, все еще голодный, алчно следил за каждым моим глотком. Мисс Берди
порхала по комнате и чирикала о том о сем.
Профессор Смут — придурковатая, неуклюжая,
ученая вобла с криво сидящим галстуком-бабочкой, взлохмаченными волосами и в
красных подтяжках в довершение всего своего идиотского вида — сидел с
удовлетворенно-сытым выражением человека, только что прекрасно отобедавшего, и
восхищенно-любовно озирал происходящее, словно спектакль смотрел.
Он, конечно, добряк, ему немного за пятьдесят,
но он с причудами, как Боско и его приятели, и уже двадцать лет читает свои
дурацкие курсы, которые больше никто не хочет читать и мало кто из студентов
посещает. Права детей, «помощь беспомощным», семинар по проблеме «Насилие в
семье». Он занимается также проблемами душевнобольных и преподает «Основы права
старых идиотов», как студенты называют этот курс за его спиной. Он однажды
задумал читать курс лекций под названием «Права зародыша», но это вызвало такую
бурю кривотолков, что он быстро слинял в отпуск.
В первый же день занятий Смут объяснил, что
назначение и цель его курса — познакомить нас с реальными людьми, у которых
реальные жизненные трудности. Он убежден, что все студенты, поступившие в
юридический колледж, придерживаются некоторых идеалистических представлений и
желают служить обществу, но после трех лет жесткой конкуренции мы хотим только
получить хорошее место в подходящей фирме, где через семь лет можно добиться
места партнера и зашибать большие деньги. Вот в этом он прав.
Его курс не пользуется популярностью, и нас
было всего одиннадцать человек. Через месяц скучных лекций и постоянных попыток
раздобыть деньжат, подрабатывая в свободное время, наше число сократилось до
четырех. Курс этот был хоть и никчемный, но отнимал всего два часа в день,
подготовки почти не требовал, что меня и подкупило. Но если бы пришлось
заниматься у Смута на месяц больше, я серьезно сомневаюсь, что выдержал бы. В
данный момент я колледж ненавижу, и у меня возникли очень серьезные подозрения
насчет эффективности применения нашей юридической науки на практике. Сегодня я
встретился с живыми клиентами, и встреча меня ужаснула. Эти перспективные
клиенты, все старые и больные, смотрели на меня так, словно я обладаю высшей
мудростью. Я, конечно, почти адвокат, на мне темный костюм, на столе передо
мной лежит фирменный блокнот, в котором я черчу квадраты и круги, нахмурившись
с умным видом, словно я способен им помочь. Рядом со мной за раздвижным столом
сидит Букер Кейн, негр и мой лучший университетский друг. Ему также не по себе.
Перед нами карточки, где черными буквами выведены наши имена — Букер Кейн и
Руди Бейлор. Это я. Рядом с Букером — возвышение, где расположилась и что-то
сверчит мисс Берди, а по правую сторону еще стол с такими же карточками,
извещающими о присутствии Ф. Франклина Доналдсона-четвертого, напыщенного осла,
который уже три года пишет инициал перед именем, а порядковый номер после. А
рядом Н. Элизабет Эриксон, та еще шлюшка. Она ходит в костюмах в полоску с
шелковыми галстуками и очень агрессивна. Многие из нас подозревают, что она
носит также тесно облегающее эластичное трико для атлетов. За нами у стены
стоит Смут. Мисс Берди читает объявления, больничные бюллетени и некрологи. Она
орет в микрофон, подключенный к отменно работающим усилителям. В углах комнаты
висят четыре громкоговорителя, и пронзительный голос мисс Берди грохочет так,
что клиенты зажимают слуховые аппараты рукой или совсем их вынимают. Теперь уже
никто не спит. Сегодня мисс Берди прочитала три некролога, и я вижу на глазах у
некоторых слезы. Господи, не допусти, чтобы и я стал таким же. Даруй мне еще
пятьдесят лет труда и веселья, а затем мгновенную смерть во сне.
Слева у стены очнулась от летаргии пианистка и
шумно переворачивает страницы нот. Мисс Берди воображает себя аналитиком по
проблемам политики, но, когда она начинает верещать о предполагаемом росте цен,
пианистка касается клавиш. Это, наверное, «Америка прекрасна». С завидным
энтузиазмом, бурно и оглушительно, словно стуча по металлу, музыкантша дважды
озвучивает вступление, и старые перечницы хватают свои книжечки с текстами
гимнов и псалмов и ждут, когда начнется первый куплет. Мисс Берди тут как тут.
Теперь она начинает дирижировать хором. Она
поднимает руки, хлопает, чтобы привлечь к себе внимание, и затем начинает
размахивать ими, когда дело доходит до текста. Те, кто в состоянии, медленно
встают.
На втором куплете драматические завывания
стихают. Слова уже менее знакомы, а эти бедняги не видят дальше носа, так что
книжечки с текстами бесполезны. Боско внезапно закрывает рот, но продолжает
громко гудеть, подняв глаза к потолку.
Внезапно обрываются и звуки музыки, потому что
ноты слетают и падают на пол. Конец песням. Присутствующие глазеют на
пианистку, которая, да благослови ее Господь, рыщет руками внизу, пытаясь
собрать разлетевшиеся листы, но в основном хватает воздух.
— Спасибо! — вопит мисс Берди в микрофон, и
все разом падают на стулья. — Благодарю. Музыка — замечательная вещь. Давайте
возблагодарим Господа за эту прекрасную музыку.
— Аминь! — ревет Боско.
— Аминь, — вторит ему еще какая-то развалина
из задних рядов.
