Половицы скрипят под ногами, когда я подхожу к
входной двери и озираюсь по сторонам, ожидая, что сейчас выскочит большая злая
собака с острыми зубами. Уже поздно, почти стемнело, но подъезд не освещен.
Тяжелая деревянная дверь широко распахнута, и сквозь вторую, стеклянную, я вижу
очертания маленькой прихожей. Я не могу нащупать кнопку звонка и поэтому очень
тихо стучу по стеклу. Оно дребезжит.
Я задерживаю дыхание — лая собак не слышно.
Ни звука. Ни движения. Я стучу погромче.
— Кто там? — раздается знакомый голос.
— Мисс Берди?
В холле показывается фигура, загорается свет,
и вот она сама, в том же платье из хлопка, в котором была вчера в «Доме пожилых
граждан из «Кипарисовых садов»». Она прищуривается и разглядывает меня из-за
стекла.
— Это я, Руди Бейлор. Студент-юрист, с которым
вы вчера разговаривали.
— Руди! — Она просто в восторге от того, что
видит меня.
Я слегка смущаюсь на секунду, а затем внезапно
мне становится грустно. Она живет одна в этом страшном запущенном доме и
уверена, что семья ее покинула, и единственная отдушина — проявлять заботу о
тех старых, никому не нужных людях, которые каждый день собираются на ленч,
чтобы спеть одну-две песни. Мисс Берди Бердсонг очень одинокий человек. Она
торопливо отпирает стеклянную дверь.
— Входите, входите, — повторяет она, абсолютно
не проявляя ни удивления, ни любопытства.
Она берет меня под локоть, ведет через
прихожую и далее по коридору, на ходу ударяя поднятой рукой по выключателям.
Лампочки одна за другой загораются, освещая дорогу, стены увешаны десятками
старых фамильных портретов. Половики пыльны и протерты до дыр. Пахнет сыростью
и затхлостью. Старый дом сильно нуждается в основательной уборке и обновлении.
— Как любезно, что вы заехали, — говорит она
ласково, все еще сжимая мой локоть. — Вам вчера понравилось с нами?
— Да, мэм.
— Не желаете ли навестить нас снова?
— У меня к вам срочное дело.
Она усаживает меня за кухонный стол.
— Кофе или чай? — спрашивает мисс Берди, шумно
устремляясь к шкафу и опять ударяя по выключателям.
— Кофе, — отвечаю я, оглядывая кухню.
— Как насчет растворимого?
— Чудесно. — После трех лет обучения в
колледже я забыл разницу между растворимым и тем, что мелют из настоящих зерен
и варят.
— Сливки или сахар? — спрашивает она, подходя
к холодильнику.
— Просто черный.
Она кипятит воду, ставит чашки, садится за
стол напротив меня и широко улыбается. Я наполнил для нее этот день
содержанием.
— Я просто в восторге, что вижу вас, —
сообщает она в третий или четвертый раз.
— У вас прекрасным дом, мисс Берди, — говорю
я, вдыхая воздух, пахнущий мускусом.
— О, спасибо. Мы с Томасом купили его
пятьдесят лет назад.
Кастрюли и сковородки, раковина и краны, плита
и тостер — все по крайней мере сорокалетней давности. Холодильник, по-видимому,
выпуска шестидесятых годов.
— Томас умер одиннадцать лет назад. Здесь мы
вырастили с ним обоих сыновей, но я о них охотно умолчала бы. — Ее веселое лицо
на секунду омрачилось, но вот она опять улыбается.
— Разумеется. Конечно.
— Давайте поговорим о вас, — предлагает она.
Но это как раз та тема, которой я бы с удовольствием избежал.
— Конечно, почему нет? — И я набираюсь
мужества перед неминуемым допросом.
— Откуда вы родом?
— Я родился здесь, но вырос в Ноксвилле.
— Очень приятно. А где вы учились в школе?
— В Остин-Пи.
— В Остин… где?
— В Остин-Пи. Это маленькая школа в
Кларксвилле. На государственной субсидии.
— Как чудесно! А почему вы выбрали юридический
колледж в Мемфисском университете?
— Но это действительно хороший колледж, а
кроме того, мне нравится Мемфис… — Есть и еще две причины. Меня приняли в этот
университет, и я мог оплатить там учебу.
— Как замечательно. А когда вы его окончите?
— Буквально через несколько недель.
— Тогда, значит, вы станете настоящим
адвокатом. Как замечательно. А где вы будете работать?
— Ну, этого я еще не знаю. Последнее время я
много думаю о том, чтобы открыть забегаловку, то есть собственную контору. Я человек
независимый и не уверен, что смогу работать на кого-нибудь другого. Я хочу
заниматься адвокатской практикой по собственному усмотрению.
Она молча меня разглядывает. Больше не
улыбается. Глаза смотрят холодно, пристально. Она удивлена.
— Это замечательно, — повторяет она и
вскакивает, чтобы сделать кофе.
Если эта милая, гладенькая леди стоит
несколько миллионов, она проявляет просто чудеса ловкости, скрывая подобный
факт. Я внимательно присматриваюсь к обстановке.
Стол, на который я облокотился, на алюминиевых
ножках, и бесцветный пластиковый верх уже очень затерт. Она живет в довольно
запущенном доме и ездит на старом автомобиле. Здесь явно нет ни горничных, ни
слуг. Ни декоративных маленьких собачек.
— Как замечательно, — вновь говорит она и
ставит две чашки на стол. Они не дымятся. В моей что-то едва теплое.
Кофе жидкий, безвкусный и пахнет плесенью.
— Хороший кофе, — говорю я, облизываясь.
— Спасибо. И значит, вы собираетесь завести
свою собственную маленькую контору? Сначала, как вы понимаете, вам будет
трудно.
— Да, подумываю. Но если стану усердно
работать и справедливо относиться к людям, мне нечего будет беспокоиться о том,
чтобы у меня не переводились клиенты.
Она искренне улыбается и тихо покачивает
головой.
— Ну это же просто чудесно, Руди. И как
мужественно с вашей стороны. Я считаю, хорошо бы было побольше таких людей, как
вы, в вашей профессии.
