Чтобы по возможности облегчить задачу, я
останавливаю машину у платного телефона-автомата на Галф-стейшн и звоню Дот.
Вот уж парадокс! Лейковская фирма располагает самой совершенной электронной
связью, а я вынужден пользоваться телефоном-автоматом. Слава Богу, Дот берет
трубку. Я не представляю себе телефонной беседы с Бадди. И сомневаюсь, что у
него в «ферлейне» есть аппарат.
Как обычно, она все воспринимает с
подозрением, но согласна встретиться со мной. Я не слишком настаиваю на том,
чтобы увидеться со всеми домочадцами, но подчеркиваю, что расписаться в
контракте должны все. И разумеется, сообщаю, что очень, очень тороплюсь. Сразу
же надо будет, понимаете, передать бумаги в суд. Судьи уже ждут.
Те же собаки рычат на меня с соседской
лужайки, когда я паркуюсь на подъездной дорожке. Дот стоит на обшарпанном
пороге. Сигарета, догоревшая до фильтра, зажата в уголке рта почти у самых губ,
и голубоватый туман лениво плывет над ее головой в сторону лужайки. Она уже
давненько ждет и курит.
Я насильно улыбаюсь широкой, лицемерной
улыбкой и рассыпаюсь в приветствиях. Морщины, собравшиеся у рта Дот, едва
заметно разглаживаются. Я иду за ней по запущенному, душному дому, мимо
дырявого дивана под коллекцией старых фотографий когда-то счастливого
блейковского семейства, по вытертому, когда-то ворсистому ковру, по которому
разбросаны маленькие половички, чтобы скрыть прорехи, прямо в кухню, где никого
нет.
— Кофе? — спрашивает она, показывая на мое
место за кухонным столом.
— Нет, спасибо. Просто немного воды.
Она наполняет пластиковый стакан водой из-под
крана, без кубиков льда, и ставит передо мной. Мы оба медленно устремляем
взгляд в окно.
— Я не смогла заставить его прийти, — говорит
она, очевидно, нисколько не обеспокоенная; догадываюсь, что иногда Бадди желает
выйти, а иногда нет.
— А почему? — спрашиваю я, как будто его
поведение поддается логическому осмыслению.
Она только пожимает плечами:
— Но Донни Рей вам тоже нужен, да?
— Да.
Она выскальзывает из кухни, оставляя меня
наедине с теплой водой и с видом на Бадди. Но его трудно разглядеть, потому что
ветровое стекло не мылось уже несколько десятилетий и орда грязных кошек
избрала своим пристанищем и местом для прогулок капот машины. На Бадди какая-то
шапочка, очевидно, с наушниками. Он медленно подносит бутылку ко рту. Мне из
кухни кажется, что она покоится в бумажном коричневом пакете. Бадди спешно
делает глоток.
Я слышу, как Дот что-то тихо говорит сыну.
Раздается шарканье, вот они в кухне. Я поднимаюсь, чтобы познакомиться с Донни
Реем Блейком.
Да, он определенно скоро умрет, чем бы ни
болел. Он ужасающе истощен, щеки ввалились, кожа белая как мел. Он и до
болезни, видимо, был худощав и тонок в кости, а теперь согнулся в поясе и
кажется не выше матери. Волосы и брови у него угольно-черные и составляют
резкий, словно графический, контраст с нездоровой бледностью кожи. Но он
улыбается и протягивает костлявую, похожую на палку руку, которую я пожимаю так
крепко, как только осмеливаюсь.
Дот крепко обнимает его за талию и ласково
усаживает на стул. На нем мешковатые джинсы и простая белая тенниска, которая
складками висит на худом теле.
— Приятно познакомиться, — говорю я, стараясь
не смотреть в его запавшие глаза.
— Мама хорошо отзывается о вас, — откликается
он. Голос у него слабый и хриплый, но говорит он ясно. Вот уж не думал, что Дот
может обо мне хорошо отзываться. Донни охватывает подбородок ладонями, словно
ему трудно держать голову. — Она сказала, что вы подаете в суд на этих ублюдков
из «Дара жизни» и вроде заставите их заплатить. — В словах слышится скорее
отчаяние, чем гнев.
— Это верно, — соглашаюсь я. Открыв папку, я
достаю копию запроса, который Барри Экс отправил почтой в «Дар жизни», и вручаю
ее Дот, которая стоит позади Донни Рея. — Мы завели дело, — объясняю я, как
самый заправский и шустрый адвокат. — Мы не рассчитываем, что они удовлетворят
нашу просьбу о выплате денег, поэтому буквально через несколько дней подадим в
суд. И возможно, будем требовать по крайней мере миллион.
Дот смотрит на письмо, потом кладет его на
стол. Я ожидал целого потока вопросов насчет того, почему же я раньше сам не
возбудил дело. И боюсь, что из-за этого начнется неприятное ворчание. Но она
бережно растирает плечи Донни Рею и скорбно смотрит в окно. Она не станет
ругаться, она сдерживается, чтобы не расстраивать его.
Донни Рей тоже устремляет взгляд в окно.
— А папа придет?
— Сказал, что не желает, — отвечает она.
Я вынимаю из папки контракт и протягиваю его
Дот.
— Но это должно быть подписано до начала
судебного разбирательства. Это контракт между вами, клиентами, и моей
юридической фирмой на легальное представительство ваших интересов в суде.
Она осторожно берет бумаги. В контракте только
две страницы.
— А что здесь написано?
— Да все, что нужно, обычным, полагающимся в
таких случаях языком. Вы нанимаете нас своими адвокатами, мы беремся провернуть
дело, принимаем на себя издержки и получаем третью часть от всех сумм по
возмещению ущерба.
— Тогда зачем понадобилось целых две страницы
такого мелкого шрифта? — спрашивает она, вытаскивая сигарету из пачки, лежащей
на столе.
— Не зажигай! — резко бросает через плечо
Донни. Он смотрит на меня и продолжает: — Неудивительно, что я уже при смерти.
Она, ничуть не реагируя на его слова, втыкает
сигарету между губами, продолжая разглядывать контракт, но не закуривает.
— И мы должны подписаться все трое?
— Точно.
— Да, но он сказал, что не придет.
— Тогда отнеси ему в машину, — сердито бросает
Донни Рей. — Возьми ручку, пойди к нему и заставь его подписать эту проклятую
бумагу.
— Я и не догадалась, — отзывается она.
— Мы и прежде ведь так делали. — Донни Рей
опускает голову и скребет макушку. Он уже завелся.
— Да, наверное, я смогу его заставить, —
говорит она, все еще колеблясь.
— Тогда иди скорей, черт возьми! — взрывается
он, и Дот рыщет в ящике буфета, пока не находит ручку. Донни Рей поднимает руки
и снова опускает на них голову. Запястья у него тонкие, как палка у метлы.
