— Верно, верно, верно. На сто процентов и
больше. Но это вряд ли может служить доказательством, что у меня был повод
сжечь их офис. Взгляните на дело реально.
— Убийство, случившееся в связи с поджогом,
может караться смертной казнью.
— Не шутите! Я готов вместе с вами разыскивать
убийцу, чтобы потом поджарить ему задницу, на электрическом стуле. Но меня к
этому делу не пришивайте.
Я чувствую, что моя злость очень убедительна,
потому что и в тот же момент отступают. Один вынимает сложенный лист бумаги из
нагрудного кармана.
— У нас здесь рапорт двухмесячной давности,
когда вас разыскивали за порчу частной собственности. Что-то там насчет
разбитого стекла в одной городской фирме.
— Смотрите-ка, ваши компьютеры работают что
надо.
— Странное поведение для адвоката.
— Бывает и похуже. И я не адвокат, я помощник
адвоката или что-то вроде этого. Только что окончил юридический колледж. А то
обвинение было снято, хотя ваш принтер и сообщил о нем. И если вы, парни,
думаете, что разбитое мной в апреле стекло как-то связано с пожаром сегодня
ночью, то настоящий поджигатель может расслабиться. Он в безопасности. И его
никогда не поймают.
При этих словах один вскакивает, и его примеру
быстро следует другой.
— Но вам все же надо бы обратиться к адвокату,
— говорит один, тыча в меня пальцем. — Потому что сейчас вы первый
подозреваемый.
— Ага. Вот именно. Я уже сказал, что если я
главный подозреваемый, тогда, значит, настоящему убийце чертовски повезло. Вы,
ребята, даже близко не подошли к разгадке дела.
Они хлопают дверью и исчезают. Подождав с
полчаса, я сажусь в машину. Я проезжаю несколько кварталов, старательно
приближаясь кружным путем к складу. Паркуюсь, прохожу еще квартал и шмыгаю в
магазин, торгующий предметами домашнего обихода, откуда можно видеть дымящиеся
руины в двух кварталах от него. Уцелела только одна стена. У пожарища бродят
десятки людей, адвокаты и их секретарши, на что-то указывая, а вокруг неуклюже
топчутся пожарные в огромных сапогах, полицейские натягивают сетку желтого
цвета — указание на то, что здесь имело место преступление. До меня доносится
горький острый запах сгоревшей древесины, а над всем близлежащим районом низко
повисла сероватая пелена дыма.
В здании фирмы полы и потолки были деревянными
и, за немногим исключением, стены тоже из сосновых бревен. Прибавьте к этому
чудовищное количество книг повсюду в здании, тонны папок с бумагами, и тогда
легко понять, как все это моментально воспламенилось. Самое удивительное, что в
здании не было надежной противопожарной системы. Повсюду видневшиеся окрашенные
водопроводные трубы сплошь были просто деталью общего декора.
По понятным причинам Принс не ранняя Берди. Он
обычно запирает «Йогис» около двух ночи и затем, спотыкаясь, идет к своему
«кадиллаку» и усаживается на заднее сиденье, а Файрстоун, его постоянный шофер
и, по слухам, телохранитель, отвозит Принса домой.
Обычно появляется он в «Йогисе» к одиннадцати
и очень активно занимается сервировкой завтраков. В полдень я нахожу Принса на
месте, за рабочим столом, перекладывающим с места на место бумажки, в
единоборстве с обычным похмельем. Он поглощает обезболивающие таблетки, пьет
минеральную воду до своего магического времени, пяти вечера, а потом опять
ныряет в нирвану рома с тоником.
Кабинет Принса — комната без окон, под кухней,
она скрыта от посторонних глаз. Пройти туда можно только через три незаметные
двери, спустившись по потайной лестнице. Комната представляет собой правильный
квадрат, и каждый дюйм ее четырех стен увешан фотографиями Принса, который
пожимает руки местным полицейским и другим таким же фотогеничным типам. Здесь
во множестве также красуются обрамленные и ламинированные вырезки из газет,
сообщения о том, что Принс подозревается, обвиняется, судится, арестовывается и
приговаривается и всегда в результате оказывается невиновным. Он любит видеть
себя в зеркале прессы.
Сегодня он в скверном настроении, впрочем, как
обычно.
За годы нашего общения я уже убедился, что
лучше не связываться с ним, пока он не пропустит третий стаканчик, а это обычно
бывает к шести часам пополудни. Так что я явился на шесть часов раньше срока.
Он делает знак, чтобы я входил, и я закрываю за собой дверь.
— Что случилось? — ворчит он. Глаза его налиты
кровью.
У него развевающаяся борода и волосатая шея.
Он в расстегнутой рубахе и поэтому всегда напоминает мне киношного Джека Волка.
— Я немного запутался, — говорю я.
— Что новенького?
Я рассказываю ему о событиях вчерашнего вечера
— о том, как потерял работу, о пожаре, о визите полицейских. Все. Я особенно
подчеркиваю, что в деле фигурирует труп и полицейские очень интересуются всем,
что с ним связано. И совершенно законно. Не думаю, что они мне отдают
предпочтение и считают главным подозреваемым, но, похоже, они к этому идут.
— Значит, Лейка сожгли, — размышляет Принс
вслух.
Новость как будто доставляет ему удовольствие.
Приятное дело с поджогом как раз то, что может развеселить сейчас Принса и
скрасить ему утро. — Никогда особенно его не любил.
— Но сам он не погиб. Он просто временно не у
дел. Он вернется. — И это сейчас меня заботит больше всего. Джонатан Лейк
тратит много денег на политиков. Он тщательно выстраивает отношения с ними,
чтобы в нужный момент попросить о помощи. Если он убежден, что я связан с
поджогом, или ему, попросту говоря, понадобится козел отпущения, тогда
полицейские потащат меня за решетку.
— Ты можешь поклясться, что не поджигал?
— Да что ты, Принс!..
Он обдумывает мое заявление, поглаживая
бороду, и я сразу могу сказать, что он просто в восторге и от дела и от того,
что его вовлекают в него. Здесь преступление, смерть, тайна, политика, то есть
кусок настоящей криминальной жизни. Если бы еще тут были замешаны несколько
голых танцовщиц и фигурировали взятки полиции, тогда Принс закатил бы хорошую
выпивку, чтобы отпраздновать событие.
— Тебе надо бы поговорить с адвокатом, —
заключает он, поглаживая усы. Но, увы, поэтому-то я и здесь. Я подумывал
позвонить Букеру, но я уже столько беспокоил его своими делами. И кроме того,
сейчас он озабочен той же проблемой, что и я: мы еще не сдали экзамена и не
имеем лицензии.
— Мне адвокат не по карману, — говорю я и жду,
как он на это прореагирует. Если бы только можно было обратиться к кому-нибудь
еще, я бы с радостью ухватился за такую возможность.
— Позволь мне все уладить, я позвоню Брюзеру.
