Букер объясняет, что Марвин Шэнкл правит своим
кораблем с большой строгостью. Он сам безупречно одет, чрезвычайно
профессионален, придерживается неумолимо жесткого рабочего распорядка и ожидает
того же и в той же мере от своих партнеров и всего штата.
Конференц-зал расположен в тихом месте. Я
ответственен за ленч и разворачиваю пакет с сандвичами, которые прихватил в
«Йогисе». Задаром. Мы минут пять болтаем, главным образом о семье Букера и
наших товарищах по колледжу. Он задает несколько вопросов насчет моей работы,
но соблюдает дистанцию. Однако я уже все ему рассказал. Почти все. Предпочитаю
лишь умолчать о своем дежурстве в больнице Святого Петра и о том, чем я там
занимаюсь.
Букер стал чертовски важным адвокатом! Спустя
минуту после времени, запланированного на праздную болтовню, он смотрит на часы
и начинает рассказывать, какой великолепный день занятий он наметил для нас. Мы
будем работать шесть часов подряд, делая лишь краткие перерывы на чашку кофе и
чтобы сходить в туалет, а ровно в шесть мы должны отсюда убраться, потому что
конференц-зал зарезервировал для своих нужд кто-то другой.
С четверти первого до часа тридцати мы
повторяем федеральный закон о налогообложении. Главным образом выступает Букер,
он всегда больше соображал в том, что касается налогов. Мы штудируем материалы,
предназначенные для подготовки к экзамену, но для меня налоги — такие же
непроходимые дебри, как и прошлой осенью.
В час тридцать он позволяет мне выпить чашку
кофе и воспользоваться туалетом, и после этого до двух тридцати веду игру я, и
мы повторяем федеральные правила опроса свидетелей. Потрясающая ерунда.
Высокоактивный букеровский энтузиазм заразителен, и мы стремительно прорываемся
через иногда скучнейший материал.
Провалить экзамен на звание адвоката — это
кошмар для любого молодого юриста, уже принятого на работу, но я чувствую, что
для Букера это было бы особенно страшно. Честно говоря, для меня свет на
экзамене клином не сошелся бы. Да, это сокрушило бы мое самоуважение, но я бы
выжил. Я бы просто стал еще усиленнее заниматься и через полгода опять пошел бы
сдавать. И Брюзер за меня не слишком переживал бы при условии, что я смогу
заарканивать одного-двух клиентов ежемесячно. А если подвернется лишнее
выгодное дельце, то он вообще не будет беспокоиться, сдам я экзамен или нет.
Но Букер может оказаться в очень сложном
положении.
Подозреваю, что мистер Марвин Шэнкл сделает
его жизнь несчастной, если он завалит экзамен. Если же он провалится дважды, то
Шэнкл, по всей вероятности, отправит Букера в анналы истории.
Ровно в два тридцать в конференц-зал входит
Марвин Шэнкл собственной персоной, и Букер представляет меня.
Марвину пятьдесят с небольшим, он очень
подтянут и собран.
У него слегка поседевшие виски. Голос мягкий,
но глаза смотрят в упор. Мне кажется, от этого взгляда ничего не укроется даже
в самых дальних уголках. Он просто живая легенда в юридических кругах, и для
меня большая честь познакомиться с ним.
Букер устроил так, что Шэнкл прочтет нам
лекцию. И почти час мы внимательно слушаем, как он обнажает перед нами пружины
законодательства по защите гражданских прав и против дискриминации при найме на
работу. Мы делаем заметки, задаем несколько вопросов, но главным образом слушаем
его.
Затем он уходит на собрание, а мы следующие
полчаса предоставлены сами себе и на полной скорости пробегаем антитрастовый и
антимонопольный законы. В четыре начинается еще одна лекция.
Наш следующий лектор Тайрон Киплер, партнер
Марвина, окончивший Гарвард, его специальность — Конституция Соединенных
Штатов. Он начинает медленно и заводится постепенно, по мере того как Букер
допекает его вопросами. Мне же чудится, что уже ночь и я засел в кустарнике и
вдруг выскакиваю из него как сумасшедший с огромной бейсбольной битой вроде
той, с какой когда-то играл «беби» Рут
[4],
и вышибаю дух из Клиффа Райкера.
Чтобы окончательно не заснуть, я хожу вокруг стола, отхлебываю кофе, пытаясь
сосредоточиться.
В конце отведенного ему часа Киплер полон
воодушевления, и мы донимаем его вопросами. Он останавливается на полуфразе,
раздраженно бросает взгляд на часы и сообщает, что должен идти. Его ждут в
суде. Мы благодарим его за потраченное время, и Киплер покидает нас.
— У нас еще час, — говорит Букер. Уже пять
минут шестого. — Что будем делать?
— Давай-ка глотнем пивка.
— Извини, но у нас еще права собственности и
этика.
Этика — это то, что мне необходимо, но я устал
и совсем не настроен на то, чтобы вспоминать, как тяжелы мои грехи.
— Давай права собственности.
Букер стремительно пересекает комнату и
хватает книги.
Уже почти восемь, когда я тащусь сквозь
лабиринт коридоров в самом сердце больницы Святого Петра и вхожу в бар.
Мой любимый столик занят каким-то врачом и
санитаркой. Я беру кофе и сажусь поблизости. Санитарка очень привлекательна и
совершенно растеряна, и, если судить по доносящемуся шепоту, можно
предположить, что их связь терпит крушение. Ему шестьдесят, у него на лысине
явно искусственно пересаженные волосы и подвергшийся хирургическому
вмешательству подбородок. Санитарке лет тридцать, и, очевидно, ей не суждено
подняться до статуса жены. Только любовница на час. Шепот очень серьезный.
У меня нет настроения заниматься дальше. С
меня на сегодня достаточно, и побуждает меня к занятиям только тот факт, что
Букер еще в своей конторе и рьяно готовится к экзамену.
Через несколько минут парочка внезапно встает
и уходит.
Она в слезах. Он холоден и жесток. Я сажусь за
свой столик, раскладываю тетрадки и пытаюсь заниматься.
И жду.
Келли приезжает сразу после десяти, но кресло
на колесиках толкает незнакомый человек. Она бросает на меня холодный взгляд и
указывает сопровождающему на столик в центре бара. Он подвозит ее. Я смотрю на
него. Он смотрит на меня.
Я понимаю, что это Клифф. Он примерно моего
роста, не больше шести футов одного дюйма, плотный и с намечающимся пивным
брюшком. Однако плечи у него широкие, и бицепсы нагло выпирают буграми под
короткими рукавами тенниски, слишком для него узкой и особенно выношенной под
мышками. Он в туго обтягивающих джинсах. Волосы у него темно-каштановые,
кудрявые и не по моде длинные. И слишком густая растительность на руках и лице.
Видимо, Клифф относился к числу подростков, которые начинают бриться в восьмом
классе.
