— А как вы думаете, мы выиграем дело?
Хотя я только еще изучаю право и всего-навсего
студент, но я уже навострился в умении говорить экивоками и двусмысленностями.
— Наверняка сейчас сказать не могу, хотя есть
перспективы. Но дело требует дальнейшего рассмотрения и тщательной проверки.
Все возможно.
— Какого черта это значит?
— Ну, э… это значит, что ваши претензии имеют
все основания, но мне еще раз надо все просмотреть, прежде чем я буду уверен.
— А вы юрист по каким делам?
— Я еще студент.
Дот, по-видимому, удивилась. Она сжимает
губами фильтр и сердито взирает на меня. Бадди что-то там ворчит. Смут, слава
Богу, появляется у меня за спиной и спрашивает, в чем дело.
Дот пялится на его галстук-бабочку, потом на
взлохмаченные волосы.
— Все в порядке, — отвечаю я, — мы
заканчиваем.
— Очень хорошо, — говорит он, словно времени в
обрез и меня ожидают другие клиенты. И ускользает прочь.
— Увидимся через пару недель, — повторяю я
добродушно и фальшиво улыбаюсь.
Дот тычет сигаретой в пепельницу и опять
наклоняется ко мне. Вдруг у нее начинают дрожать губы, глаза увлажняются.
Она слегка трясет мое запястье, беспомощно
глядя на меня.
— Пожалуйста, Руди, поторопитесь. Нам нужна
помощь. Мой мальчик умирает.
Мы целую вечность смотрим в глаза друг другу,
и я наконец киваю и что-то бормочу. Эти бедняки только что доверили мне жизнь
своего сына, мне, студенту третьего курса Мемфисского юридического колледжа.
Они верят, что я возьму пачку грязных бумажонок, которые они выложили передо
мной, подниму телефонную трубку, сделаю пару звонков, напишу несколько писем,
немного побегаю и похлопочу, там и здесь погрожу, и бац — вот вам, «Прекрасный
дар жизни» падает передо мной на колени и осыпает долларами Донни и Рея. И они
ожидают, что я не только все это сделаю, но сделаю быстро.
Они встают и неуклюже удаляются от моего
стола. Я почти уверен, что где-то на страницах этого страхового полиса содержится
такое маленькое и совершенно неопровержимое исключение, едва видимое глазу и,
уж конечно, совершенно неразборчивое, но тем не менее помещенное туда
каким-нибудь искусным ремесленником от закона, который получает за это жирные
гонорары, замечательно умеет творить маленькие эксклюзивные примечания и
практикуется на этом уже не один десяток лет.
Ведя Бадди, Дот держит курс между складными
стульями и сосредоточенными игроками в поддавки и останавливается у столика с
кофейником, наливает в бумажные стаканчики кофе без кофеина и прикуривает
очередную сигарету. Вот они устроились в дальнем конце комнаты, потягивая кофе
и глядя на меня с расстояния в шестьдесят шагов. Я снова пробегаю полис,
тридцать страниц едва читаемого текста, и делаю пометки. И стараюсь на них не
смотреть.
Толпа становится реже, люди постепенно уходят.
Я устал быть адвокатом, достаточно устал на весь предстоящий день и надеюсь,
что клиентов больше не будет. Мое незнание законов ужасающе, и меня бросает в
дрожь, когда я думаю, что через несколько месяцев где-то в этом самом городишке
я буду в присутствии судей и присяжных спорить в суде с другими адвокатами. Я
не готов к тому, чтобы меня спустили с поводка наделенного властью преследовать
кого-нибудь по суду.
Юридический колледж не дал мне ничего, кроме
трех лет напряженной зубрежки и стрессовых ситуаций. Мы провели бесчисленное
количество часов, копя информацию, которая нам никогда не пригодится, нас
бомбардировали лекциями, которые мы сразу же забыли. Мы запомнили дела, статусы
и положения, которые будут пересмотрены или исправлены завтра. Если бы вместо
этого я три года по пятьдесят часов в неделю просто работал под присмотром
хорошего адвоката, я сам бы уже стал таким. А теперь я студент-третьекурсник с
расстроенными нервами, который испытывает ужас перед самыми несложными казусами
и замирает от страха перед неумолимо приближающимися экзаменами на звание
адвоката.
Уловив какое-то движение перед столом, я
поднимаю глаза и вижу, как коренастый старикан с массивным слуховым аппаратом
шаркает в моем направлении.
Глава 2
Через час вялые битвы в китайские шашки и
джин-рамми совсем выдохлись, и последние старики покидают здание. У дверей уже
стоит привратник, когда Смут собирает нас для подведения итогов. Мы по очереди
делаем краткие сообщения относительно разных сложностей у наших новых клиентов.
Мы устали, и всем очень хочется поскорее уйти.
Смут высказывает несколько предположений,
ничего творческого или оригинального, и отпускает нас, пообещав, что мы обсудим
эти неотложные проблемы пожилых на занятиях на следующей неделе, мне тоже
совсем не терпится уйти.
Мы с Букером уезжаем в его машине, довольно
старом «понтиаке», слишком большом, чтобы сохранять стильность, но в гораздо
лучшем состоянии, чем моя разваливающаяся на части «тойота». У Букера двое маленьких
детей и жена, школьная учительница на полставки, так что он лишь слегка
возвышается над чертой бедности. Букер усердно учится. У него хорошие отметки,
и поэтому он обратил на себя внимание влиятельной фирмы в городе, во главе
которой стоят негры, довольно хорошей и известной своей умелой экспертизой в
судопроизводстве по гражданским делам. Его стартовое жалованье — сорок тысяч
долларов в год, на шесть тысяч больше, чем мне предложили «Броднэкс и Спир».
— Ненавижу колледж, — говорю я, когда мы
выезжаем с парковки около «Дома пожилых граждан из «Кипарисовых садов»».
— Таких, как ты, большинство, — замечает
Букер.
Он не ненавидит ничего и никого и даже иногда
говорит, что изучать право довольно интересно.
— Почему надо обязательно хотеть стать
юристами?
— Но ты же знаешь, для того чтобы служить
людям, надо бороться с несправедливостью и, следовательно, менять общество к
лучшему. Ты что, не слушал лекций профессора Смута?
— Давай выпьем пивка.
— Но еще нет трех часов, Руди.
Букер пьет мало, а я пью еще меньше, потому
что это дорогая привычка, и сейчас мне надо экономить на еду.
— Да я шучу, — отвечаю я.
