— Что значит «все»? Расскажи, как ты его убил.
— Я только взял бумажник! — закричал арестованный, вскакивая и кривясь, как от внезапной острой боли. — Взял, потому что мертвому все равно, а мне нужны деньги. Я не убивал. — На последней фразе его голос сорвался, и она прозвучала не совсем убедительно. Поняв это, Оберст снова запричитал, тыча пальцем себе в грудь: — Зачем мне его убивать? Если бы я захотел ограбить, то просто отобрал бы бумажник и убежал. Думаете, не справился бы? Да и грабить его я бы не стал, он был хороший малый, я его встречал раньше. Я лишь подобрал бумажник, вот и все. — Он замолчал и безвольно опустился на стул.
Билл Гиллеспи махнул рукой, показывая, что допрос закончен.
— Пусть все оформят как положено, — приказал он полицейскому. — Задержан по подозрению в убийстве.
Гиллеспи откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. В такой позе он пребывал до тех пор, пока за Оберстом не закрылась дверь. Затем взглянул на Вирджила Тиббза, спокойно сидевшего у стены на неудобном стуле.
— Ну как? По-моему, все ясно.
— Да, версия ограбления отпадает.
Гиллеспи оторопел.
— Как отпадает?
— Я так и думал, что надо копать глубже, — пояснил Тиббз, — но получить полное подтверждение — это настоящее везение.
Гиллеспи усмехнулся:
— Ты что, клюнул на болтовню этого молодого придурка? А я-то уже поверил, что ты классный сыщик, Шерлок Холмс с Западного побережья. В общем, я ошибся.
В дверях появился Арнольд с завернутыми в пергаментную бумагу сандвичами и бумажным стаканчиком кофе. Он молча протянул это Тиббзу и посмотрел на шефа.
— Ну что, убийца Оберст?
— Спроси у него. — Гиллеспи махнул рукой в сторону Тиббза, начавшего разворачивать сандвичи.
Арнольд вопросительно уставился на Тиббза.
— Оберст никого не убивал, я в этом почти уверен, — произнес тот.
— Объясни почему! — крикнул Гиллеспи.
— Потому что он левша, — произнес Тиббз и стал есть сандвич.
— Что это значит?
Тиббз ответил не сразу, сначала умял половину сандвича.
— Сегодня утром при осмотре трупа выяснилось, что смертельный удар был нанесен тупым предметом по затылку справа под углом семнадцать градусов. Это служит неопровержимым доказательством, что убийца правша. Мистер Гиллеспи, возьмите, пожалуйста, в левую руку линейку, которая лежит у вас на столе, и я объясню вам, в чем дело.
К величайшему изумлению Арнольда, шеф выполнил указание.
— Теперь представьте, что есть кто-то ростом вам по плечо или чуть повыше, и вы задумали его ударить. Сожмите линейку крепко. Видите? Прямо держать ее почти невозможно. Так устроено запястье человека. Чтобы ударить справа, вам придется вывернуть руку ладонью вверх. Даже прямой удар прямо перед собой потребует поворота запястья на девяносто градусов.
Гиллеспи задумчиво посмотрел на линейку и положил ее на стол.
— Почему ты решил, что Оберст левша?
— А как же иначе? — Тиббз принялся за второй сандвич, запивая его кофе. — Помните, как он стучал пальцем в грудь, пытаясь оправдаться? Даже если Оберст одинаково владеет правой и левой, что большая редкость, он бы действовал той, которая сильнее. А парень стучал в грудь левым указательным пальцем. Я понял, что Оберст невиновен, как только он вошел, а это убедило меня окончательно. — Тиббз откусил сандвич, затем глотнул густого черного кофе.
— Я забыл взять сахар, — вздохнул Арнольд.
— И так сойдет, спасибо, — ответил Тиббз.
— Значит, ты только взглянул на этого парня и уже решил, что он невиновен, — проговорил Гиллеспи. — Это что, интуиция?
— Нет, — произнес Тиббз, — я увидел его ботинки. К тому же он был небрит.
Гиллеспи надолго замолчал. Арнольд ждал, когда шеф спросит, при чем здесь ботинки и бритье, но сообразил, что Гиллеспи не станет этого делать. Вопрос означал бы капитуляцию. А такие, как Билл Гиллеспи, просто так не сдаются.
Арнольд подождал, пока Тиббз прожует сандвич, и решился спросить сам.
— А почему ботинки и не побрился?
— Давайте вспомним, при каких обстоятельствах произошло убийство, — отозвался Тиббз. — Мантоли ударили по голове сзади. Значит, это был хороший знакомый, они шли рядом, затем убийца отстал на секунду и ударил. Либо, что более вероятно, преступник к нему подкрался. И Мантоли ничего не заподозрил. Если бы его что-нибудь насторожило, он бы повернул голову и удар по черепу пришелся бы под другим углом.
— Понятно.
— А у подозреваемого ботинки на твердых кожаных каблуках, — продолжил Тиббз, — да еще со стальными набойками, чтобы долго носились. В таких ботинках бесшумно не подкрадешься.
— Да ведь он мог переобуться, если бы захотел, — наконец подал голос Гиллеспи.
— Вы, конечно, правы, шеф Гиллеспи, однако, говоря об этом парне, вы заметили, что он из «белых голодранцев», а значит, обуви у него не так много и он ее не часто меняет. И, судя по щетине на его подбородке, я бы предположил, что он всю ночь где-то шлялся. Если бы он зашел домой сменить обувь, то, наверное, побрился бы. Парень делает это регулярно, я заметил у него под подбородком след от пореза бритвой.
— А вот я не заметил, — проговорил Гиллеспи, явно вызывая Вирджила Тиббза на спор.
— С моей стороны света побольше, мистер Гиллеспи, — спокойно проговорил чернокожий детектив, — и лучше видно.
— Вирджил, отчего ты такой уверенный в себе? — буркнул Гиллеспи, когда крыть было уже нечем. — Имя тоже у тебя какое-то странное для черного парня. Как тебя зовут там, откуда ты приехал?
— Меня там зовут мистер Тиббз.
Сэм Вуд медленно вел патрульный автомобиль к дому Эндикоттов. Жара казалась сносной, хотя солнце пекло вовсю. Дневной зной Сэму было легче переносить, потому что он считал, что это так и положено, чтобы днем было жарко. А вот ночью страдал, когда солнце заходило за горизонт, а наступивший мрак не приносил никакой прохлады. Это казалось несправедливым и потому вдвойне мучительным.
Центр Уэллса остался внизу, у подножия холма, но до его вершины, где Эндикотты построили свой дом, было еще далеко. Сэм знал это место, как почти каждый житель в Уэллсе, ведь Эндикотты слыли местными богачами, но, естественно, знаком с ними не был и в их доме никогда не появлялся. Управляя машиной, он обдумывал слова, которые произнесет, сообщая печальное известие. Печально будет, но ничего не поделаешь. Ему почему-то казалось, что у гостящей в доме Эндикоттов дочери Мантоли нет матери. И вот теперь она осталась одна во всем мире, если, конечно, уже не выскочила замуж. Итальянки ведь рано выходят замуж, рожают много детей и быстро толстеют.
Подъем закончился у небольшой стоянки, рассчитанной, по мнению Сэма, на восемь автомобилей. Он плавно завел туда машину, вышел и тихо закрыл дверцу. Здесь солнце светило ярче, чем внизу, но воздух ощущался не таким раскаленным. Несмотря на предстоящий неприятный разговор, Сэм ненадолго задержался, восхищенный великолепной панорамой простирающихся до горизонта Скалистых гор.
