– Простите, – Веронов остановил молодого человека с папкой, – где находится фирма «Лемур»? Я немного заблудился.
– «Лемур»? – удивился молодой человек. – Здесь нет «Лемура», – и скрылся за прозрачной дверью.
Веронов остановил молодую женщину на высоких каблуках в короткой юбке, похожую на типичную секретаршу:
– Будьте любезны, где здесь корпорация «Лемур»?
Та посмотрела на него лучистыми глазами:
– Здесь нет и не было «Лемура», – и прошла, чуть качая бедрами.
Веронов несколько раз прошел по коридору, рассматривая медные таблички с названием фирм. Там, где прежде висела таблица с глазастым зверем и надписью «Лемур», теперь висела таблица с наименованием другой фирмы. Веронов подумал, что, быть может, фирма «Лемур» сменила название, за дверью находится белоснежный кабинет, и его хозяин, Илья Фернандович Янгес, седовласый банкир с выпуклыми, меняющими цвет глазами любезно встретит его.
Он вошел в приемную «новой фирмы». Все оставалось тем же самым. Та же стойка из дуба, те же компьютеры, тот же тихий стрекот клавиш, та же милая секретарша с золотистыми волосами, скрепленными гребнем.
– Простите, могу я видеть Илью Фернандовича? – обратился к секретарше Веронов.
– Кого, простите?
– Илью Фернандовича Янгеса.
– У нас нет никакого Ильи Фернандовича, – ответила секретарша.
– Но как же! Я у вас недавно был. Меня принял Илья Фернандович Янгес. Хозяин фирмы «Лемур»!
– Нет-нет, вы ошиблись. У нас не водятся лемуры, – мило пошутила секретарша и вновь обратилась к компьютеру.
Веронов покинул бизнес-центр. Стоял на Садовой. Улица сверкала машинами. Полыхали белые водянистые фары. Краснели, как рубины, хвостовые огни. Все это было мнимо. Фирма «Лемур» была мнимой. Янгес был мнимым. Недавнее побоище в центре Москвы было мнимым. Вся его жизнь была мнимой. И он сам, Веронов Аркадий Петрович, был мнимым. Его не существовало в пространстве и времени, и сделанное им открытие о собственной мнимости тоже было мнимым.
Он стоял в пустоте, не зная, как выбраться из нее на берег, где он мог бы хоть за что-нибудь уцепиться. Он никогда не рождался и поэтому никогда не умрет. Он не умрет, потому что никогда не рождался. Пустота, в которой он находился, подтверждается той пустотой, что находится в первой, а первая помещается в той, которой является он сам, и все вместе они помещаются в огромную мнимость.
Веронов понимал, что сходит с ума. Хотел опереться мыслью на что-нибудь явное, несомненное, спастись от безумия.
На асфальт Садовой выскочил маленький мальчик в красном пальтишке и синем колпачке. Машины остановились, значит, водители увидели мальчика. И следом за ним сейчас выскочит огромная косматая собака, и эта собака и есть Илья Фернандович Янгес.
Веронов добрел до машины и добрался до дома.
Ночью он спал рваным сном. Пробуждения были похожи на выталкивания из воды. Он делал несколько спасительных глотков, а потом его вновь утягивало в омут и он мучился от нехватки воздуха.
Ему начинало казаться, что кто-то ходит по дому, стучит коготками, шипит. Словно по комнатам бродил большой еж, подбираясь к спальне.
Вдруг начинал звучать голос, сиплый, монотонный, читавший какой-то текст. Чтение шло на неведомом языке.
Утром Веронов проснулся растерзанным, с раздражением против всего, что его окружало. Больше всего его раздражал он сам. Похудевшие руки с отвисшей на локтях кожей. Провалившиеся виски, как у старой лошади. Бегающие, с пугающим золотым отблеском глаза, похожие на ягоды черной смородины. Нелепое тело в странных вздутиях и вмятинах.
Запахнувшись в халат, он вышел к столу. Анна Васильевна в своем аккуратном фартучке, в голубой блузке с кружевным воротничком подала ему кофе.
– Аркадий Петрович, уж простите меня. Доктор верно сказал, что вам надо отдохнуть. Лица на вас нет.
– Забудьте про доктора, – раздраженно ответил Веронов.
– Нет, Аркадий Петрович, так вы себя загубите. Вам уже Бог знает что мерещится. Вам бы отдохнуть на природе, Погулять по полям, по рощам. А то на себя не похожи.
– Я знаю, на кого я похож, – Веронов чувствовал, как в нем поднимается бешенство. – Дайте спокойно попить кофе.
– Нет, я все-таки вам скажу.
Веронову в глаза брызнула яркая, как ртуть, ярость. Он вскочил, схватил за плечо Анну Васильевну, круто развернул женщину, с силой ткнул головой в стол. Рывками, хрипя, задирал ей сзади юбку, сдирал с нее блузку. Она ахала, кричала, пыталась распрямиться. Он с силой бил ее в затылок, утыкая лбом в стол. Свирепо, видя трясущиеся ягодицы, насиловал ее. Оттолкнул, пошел прочь, слыша, как Анна Васильевна всхлипывает и тонко, по-собачьи подвывает.
Оделся, пробежал мимо забившейся в угол, растерзанной Анны Васильевны, выбежал из дома.
Он гнал по Новой Риге, слепо, безумно, не ведая куда. Мимо летела слепящая ртуть. Поля, леса, луговины, окрестные поселки – все было покрыто ртутью, едко слепило. Шоссе лилось, как река ртути. Встречные машины налетали, словно комья ртути, плющились, разбрызгивались, и брызги оседали в полях. Эти ртутные брызги летели из его глаз, и весь мир был залит слепящей ртутью.
Наконец он понял, куда мчит. В Холщевики, где на деревенском кладбище была похоронена мать. Долгие годы они с матерью жили на даче в Холщевиках, а, когда мать скончалась, он захотел похоронить ее там, где вместе с ней прошло его детство, чтобы жить на даче и часто посещать дорогую могилу. Дачу он продал, и могила осталась без присмотра. Он навещал ее реже, чем раз в год. Теперь он хотел увидеть могилу, упасть на нее, молить, чтобы мать из другого мира протянула ему свою чудесную руку, окружила его немеркнущим светом, исцелила, спасла.
Кладбище было на бугре, под березами, среди сухих колючих трав. Теснились оградки, крашенные бронзовой краской. Толпились кресты. На нескольких свежих могилах ярко краснели бумажные венки и черные ленты.
Могила матери была засыпана палой листвой, заросла сухой полынью. Из нее виднелся розовый камень с простым дубовым крестом. На камне он прочитал родное имя – Веронова Лариса Семеновна – и задохнулся от горькой сладости. Он сгреб руками листья, обнажив холмик. Там, в глубине, лежали легкие кости той, что его родила, кормила грудью, носила в сад с цветущим жасмином, читала чудесные сказки, растила, лелеяла, дарила красоту и любовь.
«Мама, что случилось со мной? Мама, спаси меня, милая!»
Сыпал дождь. На соседней могиле краснели красные матерчатые цветы. Веронов взывал к могиле. Но ответа не было. Мокрая земля безмолвствовала. Мать не откликалась.
«Мама, это я, твой сын! Мне плохо! Выйди ко мне!»
Могила молчала. Была пустой. Мать ушла из могилы. Не хотела встречаться с сыном.
«Мамочка, прости меня! Я грешник, чудовищный грешник! Я погибаю! Спаси!»
