Бенгт поднимается.
— Не понимаю, куда они пропали… Юха! Марианна!
Сосед упивается своим превосходством, добивая:
— Так у тебя и язвы нет…
— Ну, как сказать… — парирует Бенгт, — врачи говорят, что катар, может, еще хуже, чем язва, так что…
— Вот черт. Да, тогда у меня катар.
— ЮХА И МАРИАННА! А НУ-КА, МАРШ СЮДА! — кричит Бенгт, и голос у него срывается. — Что-то дерьмово с глоткой, — объясняет он, морщась.
— Да, нет у тебя управы на детей, — злорадствует сосед.
— Что-то у меня тут разболелось, — говорит Бенгт. Он долго и сосредоточенно мнет живот. — У тебя там же?
— Да нет, у меня вроде здесь… — Сосед мнет живот чуть повыше и морщится сильнее. — Не знаю, что-то урчит и пухнет.
— А у меня отрыжка по самое не могу!
— Да, спасибо еще, что из меня еда обратно не лезет, — заявляет сосед, нажимает на живот и вздыхает. — А что ты на ночь пьешь?
— Свечи от почечных камней — на случай, если во сне будет приступ, — хвастается Бенгт.
— Вот черт!
— Ага!
— Вот черт!
Они так возбуждаются, что им не хватает слов. Все это так красиво! Им надо как-то выразить свои чувства.
Поэтому оба пинают забор.
И тут из дома выходит Юха.
— А вот и Юха наконец-то! — облегченно вздыхает Бенгт. — Ты куда, Юха?
— Никуда.
Он проходит мимо отца и соседа, не останавливаясь.
— Только ненадолго, — растерянно произносит Бенгт.
Ритва открывает окно.
— Еда готова! — кричит она. — Как там часы?
— Вот, баба еду приготовила, надо идти, — бормочет Бенгт и идет к дому.
— Только не забудь про одуванчики, слышь, — орет ему вслед сосед, — их надо рвать с корнем, иначе они снова вылезают. Чертова дрянь эти одуванчики!
Как только оба уходят, из забора вываливаются четыре доски и остаются лежать на земле.
11
Юха ненавидит кататься на коньках. У него слишком слабые лодыжки. Они подворачиваются.
Кроме того, он не умеет тормозить. Чтобы затормозить, ему приходится либо врезаться в бортик, либо падать на лед.
И когда отец в конце концов разрешает ему сойти со льда — посиневшему от холода, сопливому, со слезами на глазах, — у него не получается снять коньки, потому что они примерзли.
Юха ненавидит кататься на коньках!
Папа дарит ему новые коньки каждое Рождество.
Это входит в папин план: будь другом своему ребенку.
У Юхиного папы странное представление о том, что значит быть родителем.
Он может разбудить детей среди ночи, с оранжевой посудиной в руках.
— Вставайте, вставайте, — тормошит детей он.
— Что такое? Что такое? — спросонья спрашивают Юха и Марианна.
— Меня просто тошнит, так что если вы услышите неприятные звуки из моей комнаты, не бойтесь — это меня РВЕ-ЕТ! — говорит папа.
Затем он возвращается к себе и тут же засыпает, а Юха и Марианна всю ночь после этого лежат и ждут неприятных звуков.
Зимой папа вытаскивает их на воскресные прогулки.
Вся семья тащится на лыжах, пьет какао из термоса, ест апельсины и бутерброды, мажет губы идомином…
Да, во время этих чудесных зимних прогулок все в семье так счастливы, счастливы, счастливы, все схватывают воспаление легких и умирают.
12
Мне нравится быть одному. Мне нравится думать. В детстве тоже нравилось. На других людей я охотнее всего смотрю как на публику. Так проще. Так я знаю, как к ним относиться. Вот я, вот они — если ты понимаешь.
Почти как когда пишешь такие вот письма.
13
Лавка «Продукты Сольвейг» принадлежит Сольвейг.
Сольвейг — кругленькая тетенька из Халланда
[11], она все время либо смеется, либо точит ножи. Иногда и то и другое одновременно — тогда Юхе становится страшно.
Магазин располагается на нижнем этаже дома Сольвейг. Сама Сольвейг с семьей живет этажом выше. Со своей предполагаемой семьей, потому что никто никогда не видел и тени этой самой семьи и никто никогда не слышал, чтобы наверху кто-нибудь шевелился, или слушал музыку, или издавал какие-то звуки.
Может быть, Сольвейг просто придумала, что у нее есть семья.
А может, она их убила своими заточенными ножами и перемолола в фарш.
Сольвейг доверять нельзя.
Хоть магазин «Продукты Сольвейг» и маленький, как кукольный шкаф, в нем умещается все, что только можно съесть: рыбные палочки, замороженная курица, макароны, морковка и хлеб.
Все свежее и качественное. Хочешь купить фарш — можешь даже посмотреть, как Сольвейг перемалывает мясо. У Сольвейг не продают второсортных продуктов.
По крайней мере, так беспрерывно повторяет сама Сольвейг, смеясь и скрежеща ножами.
— Прямо из пекарни! Потрогайте, совсем еще теплый! — сообщает Сольвейг, тыча в хлеб, покрытый точечками плесени.
— Все с ними в порядке, — говорит она, забирая у Юхи бананы, которые он недоверчиво ощупывает, — бананы и должны быть скорее коричневыми, чем желтыми, это и младенцы знают. Не так ли, госпожа Линдстрём?
Ритва краснеет и не знает, что сказать.
— Не так ли, госпожа Линдстрём? — повторяет Сольвейг, и Ритва, понимая, что это обвинение, спешит заверить:
— Разумеется! Бананы и вправду прекрасные! Вот мы и возьмем целую гроздь. Kiitos, kiitos.
— Здесь не продают второсортных продуктов! — победоносно восклицает Сольвейг и запихивает бананы в пакет. — Такому маленькому магазину, как мой, не по карману недовольные покупатели, это же всем ясно.
На самом деле в этом магазине семья Линдстрём берет продукты в кредит. Поэтому им не с руки ссориться с Сольвейг.
Она тщательно и обстоятельно записывает каждую покупку в свою черную записную книжку.
«Молоко нормализованное, 1 л, 1,35. Фарш мясной, 600 г, 12,60».
В конце каждого месяца, когда Ритва должна расплачиваться, начинается перебранка с Сольвейг.
Сольвейг торжествующе потрясает в воздухе своей черной записной книжкой и кричит:
— Можно все проверить, госпожа Линдстрём, здесь все записано!
Ритва раздраженно смотрит на аккуратные таблицы с товарами и ценами, которые Сольвейг держит у нее перед носом.
— Да-да, но что это доказывает? Невозможно, чтобы четыре человека столько съедали.
