Еще пара минут потребовалась нам на то, чтобы добить залегших пехотинцев. Они, понимая бессмысленность сопротивления, подняли руки. Но это не остановило нас, хотя даже сквозь горячку боя я почувствовал себя палачом. Очень неприятное чувство… Будто извалялся в дерьме.
Однако на этом наши потери не закончились. Когда Херман и Шульц отправились делать «контроль» артиллеристам, тяжелораненый лейтенант сумел все же вскинуть наган и дважды нажать на спуск. И прежде чем его тело изрешетила пулеметная очередь, вторая пуля нашла голову Шульца…
Отделение практически перестало существовать. Вернер, Краузе, Шульц убиты. Леманн, Келер, Хартманн тяжело ранены, Келер доходит. Ланге ранен в правое плечо, и ценность его как бойца стремится к нулю. В строю остаемся только мы с капитаном, Херман и раненный в левую руку Вольф.
…И все это из-за одного молодого мудака, решившего, что раз мы элитные диверсанты, то сможем силами одного отделения справиться практически с целой ротой. Ну нельзя на войне недооценивать противника!
Остается только отдать последние почести павшему капитану, воспитавшему из своих артиллеристов истинных воинов, сражавшихся до конца…
Глава девятая. Выбор чести
За руль пришлось сесть Херману. Обер-лейтенант просто физически не мог вынести присутствие капитана, который казался ему живым укором своей глупости.
К слову говоря, в вермахте нередко молодые и грамотные офицеры командуют старшими по званию в силу своих выдающихся способностей.
Но никто в группе не считает гауптмана хоть в чем-то уступающим Вольфу, вот он и бесится. Ну еще бы! Отделение элитных диверсантов погибло в бою за какую-то сраную батарею, которую легко бы помножило на ноль звено «юнкерсов». А вот Илья Михайлович наверняка бы не стал принимать столь безрассудное решение.
Так что лейтенанту есть за что себя корить. И, похоже, «волчонок» оказался не из тех, кто может достойно встретить удары судьбы. Вместо того чтобы эвакуировать раненых, он решил продолжить движение:
– Перехватить связистов или снова навести бомбардировщики на «сладкую» цель нас хватит!
Приказ командира на войне закон, даже если это закон глупый и несправедливый.
…Но больше за этот день мы ни разу не встретили колонн бронетехники или штабных машин. Мы вообще никого не встретили. И отсутствие успешной диверсионной деятельности вкупе с ноющей рукой еще сильнее воспалило обер-лейтенанта.
К вечеру выбрались к небольшому белорусскому селу из тех, что до недавнего времени находилось в составе Польши. Келер умер, Леманн истекает кровью, и его состояние можно оценить как очень тяжелое. Хартманн приходил в сознание, но сотрясение мозга и переломанная челюсть просто так не проходят. Относительно здоровый Ланге из-за тряски чувствует себя ужасно.
Штатным фельдшером в нашей группе был погибший Краузе, так что пришлось задействовать местного костоправа. Хотя на поверку возрастной мужик оказался неплохим знатоком медицины, но он сразу заявил, что вытащить Леманна у него не получится.
– Если он умрет, последуешь за ним!
Раненых мы оставили в просторном и чистом доме фельдшера, а сами отправились к председателю колхоза. Испуганный мужик накрыл просто царский стол: здесь и домашняя колбаса, копченое и соленое сало, наваристый борщ с деревенской сметаной, соленья и моченые грибы, ну и конечно, здоровенная бутыль первача.
Вкусно откушав домашним и крепко выпив, Вольф (да и все мы) наконец-то отходит. День, так или иначе, получился очень насыщенным и тяжелым, и, обернувшись назад, мы приходим к выводу, что боевую задачу в целом выполнили на отлично.
Ведь раз артиллерийский капитан так грамотно руководил и крепко готовил людей, то и урон его батарея наносила максимальный. И то, что мы сразу включились в схватку, спасло жизни не одного десятка наших парней. Да к тому же у артиллеристов была радиостанция. Если бы мы попытались просто уехать, то про подозрительную машину наверняка бы доложили. Тем более капитан мог поразмыслить и перевести батарею.
А ведь кроме того был танковый батальон!
Так выпьем же за успех первого дня и будущий рыцарский крест Вольфа! Ура, товарищи!.. Все перемешивается в голове…
…Наутро я просыпаюсь от грубого пинка Хермана. Первое ощущение – это адски болящая голова. Ну и во рту соответственно… Пьянка до добра не доводит.
– Пойдем.
На деревенской площади собрались люди. Перед ними выступает бледный как смерть Вольф, дерганые движения которого говорят о крайней степени его нервозности:
– …Красная армия ведет жестокие бои с противником, несет тяжелые потери. А вы?! Среди вас я вижу мужчин призывного возраста! Это что, предательство?
Бледный как смерть председатель пытается что-то сказать, но лейтенант грубо его обрывает:
– МОЛЧАТЬ!!! Вам доверили жизнь раненого сотрудника госбезопасности – И ОН УМЕР! Ваш фельдшер сознательно его убил!!!
– Да Иван Степанович…
Вольф выхватывает ТТ из кобуры и стреляет поверх голов, раздаются испуганные бабские крики.
– Еще кто-то попытается что-либо сказать и получит пулю в лоб! Мрази! Контрреволюционная сволочь!! Немецкие пособники!!! СКРЫТЫЕ ДИВЕРСАНТЫ!
Так рано радуетесь! Советская ВЛАСТЬ вернется и научит вас родину любить! А чтобы помнили… Ну-ка, фельдшера сюда. И его соплюшек.
Если в моей голове еще оставались какие алкогольные пары, то теперь они выветриваются с беспощадной скоростью. Ноги же становятся ватными от дурного предчувствия. Господи, да чего он хочет?!
…Странно, я впервые за долгое время обращаюсь к Богу…
– Мещеряков, Климов, Харитонов, сюда!
Как же тяжело бьется сердце, пока я иду к своему командиру…
Из толпы выводят фельдшера и двух девушек, видимо дочерей. Та, что постарше, светловолоса, с копной веснушек у носа, с яркими голубыми глазами, в которых застыло недоуменное, немного детское выражение. Вторая же, наоборот, смугловата, с вьющимися черными локонами и пронзительным взглядом карих очей.
Вспоминаю, что вчера за столом председатель обмолвился, что у фельдшера две дочери и нет жены. Она уехала к родным в Варшаву в августе 39-го, и с тех пор ее никто из сельчан не видел…
Обе девушки (на вид лет 17 и 14 соответственно) сильно испуганы и крепко держатся друг за друга. Фельдшер стоит прямо и, несмотря на бледность, говорит уверенно и спокойно:
– Послушайте, товарищ командир, я же вас заранее предупредил, что умерший боец потерял очень много крови. Если и был крохотный шанс его спасти, то только в госпитале.
Ему вторит и председатель:
– Товарищ старший лейтенант госбезопасности! Я Ивана Степановича знаю всю жизнь, он в царское время учился на врача! Скольких людей спас! Да я животом ручаюсь, он сделал все, что смог! Он невиновен! Правильно я говорю?!
