Раненный в ногу не удержал пса, молча бросившегося на врага. Последнюю (надеюсь) овчарку встретили два выстрела в упор.
Дело сделано: без собак, с тремя ранеными, немцы охоту не продолжат. Но хотя бы за одного они должны отчитаться, хотя бы за одного… Потому я шел к болотам, в надежде, что если преследование продолжится, еще кто-то найдет свой конец в трясине. Или меня «отпустят», посчитав, что раненый на болоте и так найдет свою смерть.
Собственно, так и получилось. Практически.
Мне помогли. Был пятый стрелок. Я это понял, когда сзади раздался точный выстрел из карабина, и раскаленный прут пронзил на этот раз лопатку. Опять левую.
Падая в прохладную воду, я на миг даже подумал, что это хорошая смерть. Смерть в бою, с чувством исполненного долга. А вода так приятно охлаждает тело…
Главное, я искупил свое зло.
Прости, Господи, мне мои грехи. Защити, Господи, моих любимых, помоги выбраться Жене, Грише, Максиму… И даруй, Господи, победу русскому воинству, защищающему свою землю!
Глава двенадцатая. Схватка
За окном вовсю гремит гром, оглушительные разряды которого похожи на выстрелы пушек; молнии ослепляют, на считаные мгновения превращая вечерние сумерки в день. Сильный ливень барабанит по карнизу, добавляя свою лепту в мелодию разыгравшейся стихии.
Запах озона смешивается с ароматом волос жены, таким же пьянящим и дурманящим, как и ее поцелуи. Как же сладко быть рядом с ней!
Неповторимый контраст бушующей природы и уюта уединения с любимой женщиной делают этот миг уникальным; хочется, чтобы он растянулся в вечность. Хочется, чтобы эта минута, это сейчас не кончалось. Такое уютное, теплое, нежное сейчас…
Гроза уходит, а дождь теперь мерно поливает, принося долгожданную прохладу измученному жарой городу. Вдруг на западе расступаются тучи, и на миг карие глаза жены освещают лучи заходящего солнца; они будто зажигают их. Самые прекрасные и родные очи сами начинают словно источать свет, который так тепло греет мое взволнованное сердце… Красивый жест уходящего дня.
Сейчас нет места разговорам, нет. Лишь бессвязные слова любви и ласки, перемежающиеся нежными поцелуями…
Воспоминание одного из последних моих увольнений, после которого я узнал, что любимая непраздна…
…Ребенок. Такой маленький, крохотный, так нелепо и в то же время по-детски мило переступающий маленькими ножками. Я не понимаю, мальчик это или девочка – в годовалом возрасте одетых в штанишки детенышей трудно различить. Я вижу невероятно счастливую улыбку во весь рот, четыре зубика и слышу детский такой писк, перемешивающийся со смехом: ребенок пытается догнать маму. Последняя, также весело и счастливо смеясь, убегает от малыша на четвереньках, нарезая круги вокруг детской кроватки… Какая же добрая и милая картина… В матери я узнаю Дунишу, а в крохе своего ребенка. Ребенка, которого я никогда не видел.
Из глубины дома раздаются голоса. Кажется, они мне знакомы. В одном я узнаю свою маму, в другом Айнгерру… Господи, неужели это правда и они в безопасности?!
…Томящая, сладкая и нежная грусть, тоска по любимым сменяется вдруг тревогой. Это чувство вытесняет оставшуюся негу не сразу, но, появившееся вдалеке, оно нарастает и заполоняет все мое сознание.
Вдруг я оказываюсь в лодке. Окружающий туман, скрывающий противоположный берег, безмолвие, мерный скрип уключин – я вспоминаю это место мгновенно, оно навсегда отложилось в моей памяти. Это та самая ночь, Буг… Только плыву я не на советскую сторону, а, наоборот, к немцам.
Страх ледяной иглой пронзает сознание. Я помню, что он умер, что я его убил. Но это было в той жизни, а ведь сейчас он должен быть рядом… Я чувствую его присутствие, пытаюсь повернуть голову к носу лодки – и не могу. Будто какая-то чудовищная сила сковала меня, я не могу пошевелиться – но все-таки борюсь.
Наконец будто бы получается развернуться. В лодке никого нет, сдавленный вздох облегчения невольно вырывается из груди. Но в этот же миг сильный толчок бросает меня на деревянное сиденье.
Я причалил к берегу. Туман рассеялся, и сквозь ночную тьму я различаю одинокую фигуру, неспешно приближающуюся ко мне. Сомнений быть не может, это ОН. Я чувствую вдруг тяжелый запах свертывающейся крови и разлагающейся плоти. Горло сдавливает от нахлынувшего ужаса, а гауптман с разорванным животом вплотную подходит ко мне. Его лицо бело как мел, и эта неживая белизна хорошо заметна даже в темноте.
Его губы вдруг кривятся. Он пытается что-то сказать:
– Локи, это Валькирия! Локи, ответь! – вдруг раздаются в моей голове слова выходящих в первый день на связь летчиков. Или, может, они звали группу позже?
И уже совсем другой, мертвенно-скрипучий голос капитана Климова вопрошает:
– Что же ты молчишь, Локи? Ответь…
Видение вдруг сменяется другой картиной. Черный, будто нависший над головой деревянный потолок, маленькая комнатушка, освещающаяся тусклой лучинкой, и мужское лицо, смотрящее на меня в упор. Борода клином, обвислые усы и длинные волосы, нахмуренные брови, длинный, будто клюв, нос… Этот мужчина почему-то ассоциируется в моем сознании с Кощеем Бессмертным. Да, Кощей. Значит, очередной кошмар.
– Держись, парень…
Становится невыносимо жарко. Рядом работают печи, огромные, жаркие печи. Наверное, доменные. Да, наверняка доменные.
Становится все жарче…
Мне кажется, я слышу людские голоса, какой-то неясный, тревожный рокот, в котором еле различимы отдельные стоны и вскрики.
Как же страшно…
Я иду темными пустынными коридорами, сопровождаемый этим тревожным рокотом. Все чаще я слышу в нем глухой плач, в который иногда вплетается детский визг.
Им нужна моя помощь!
– Ау, люди! Я здесь! Я иду! Где вы?!
В коридорах повисает глухая тишина… Что я потревожил?
Наконец-то я выхожу в какое-то помещение. В нем также никого нет, а из всей мебели только столы. И куча какого-то тряпья на них.
Я подхожу ближе. Становится понятно, что это уже ношенная одежда, аккуратно отсортированная по видам и половой принадлежности. Кто же ее носил и где они?
Вдруг сзади раздается противный скрип двери и грохот поставленного на пол железного ведра. Я резко оборачиваюсь, но в помещении никого нет. Зато вновь раздаются крики и плач, теперь гораздо более отчетливо.
Я подхожу ближе к ведру. Что в нем? Какая-то серая масса. На что это похоже? Наклоняюсь чуть ближе… Пепел.
Жарко, как же здесь нестерпимо жарко…
Откуда этот пепел, что здесь жгли? Может, одежду? Да нет, вряд ли бы ее тогда так тщательно отсортировали…
